Глобализация как ключевая характерная черта развития мирового хозяйства

Глобализация не преодолевает, а закрепляет периферийный ха­рактер отдельных стран, что обусловливается ее внутренней логикой. На всех эта­пах расширения пределов влияния той или иной цивилизации возникало хорошо известное историкам противоречие между метрополией, стремившейся навязать свою волю, и ко­лониями или провинциями, желавшими бóльшей самостоятельности и автономии. Ес­ли обратиться к опыту империй прошлого, мы увидим, что все они - от восточных дес­потий и Древнего Рима до Британской империи и Советского Союза - распались именно в силу невозможности оптимизировать отношения между центром и периферией. В то же время сама идея колонизации исключала и исключает возможность полного ин­­корпорирования провинции в единое централизованное государство; даже в СССР, где были достигнуты впечатляющие результаты в решении этой вековечной проблемы, она так и не была снята с повестки дня. В этой связи следует еще раз подчеркнуть, что европейская модель расширения границ своей цивилизации базировалась не столько на покорении иных народов и их инкорпорировании в зону сво­его влияния, сколько на создании новых обще­ств европейского типа, в которых сами же европейцы составляли либо абсолютное большинство, либо значительную их часть. Именно поэтому современную глобализацию схематически можно представить в виде нескольких концентрических кругов, идущих от центра к периферии. Первый из них охватывает Западную Европу, США, Канаду, Австралию и Новую Зеландию. Второй включает в себя страны с сильным европейским культурным влия­нием и значительной ролью выходцев из Европы; сюда относятся Россия, Латинская Америка и некоторые государства Ближнего Востока, в первую очередь Израиль. В третий круг входят страны, бывшие колониями европейских метрополий и воспринявшие многие из западных ценностей; это, прежде всего, Индия, а также некоторые страны Северной Африки, ЮАР, ряд азиатских государств. Для стран четвертого круга обретение независимости стало ско­рее проблемой, чем достижением - к ним относится большинство африканских го­сударств. Совершенно отдельное место занимают страны Азии - Япония, Корея, Тайвань, Малайзия и Сингапур, - которые успешно копируют западный образ жизни, со­храняя собственную систему ценностей, а также мусульманские страны, по сей день остающиеся малопонятными выходцам с Запада. Сохранение разделенности современного мира на центр и периферию обусловлено не столько различиями в параметрах экономического развития тех или иных стран, столько глубиной проникновения европейской культуры и европейских традиций в жизнь их народов. Сегодня как никогда очевидно, что перенос культурных достижений предполагает, по словам Т. фон Лауэ, не меньше, чем непрерывную “революцию окультуривания” (revolution of reculturation); возможность подобной революции не подлежит даже обсуждению в условиях, когда одно лишь предположение о перспективе массовой миграции из центра в направлении периферии вызывает улыбку. Таким образом, единый и унифицирова­нный мир не был и не может быть целью глобализационного процесса.

И, наконец дальнейшее развертывание процессов глобализации вряд ли может дать повод для исторического оптимизма. Это не значит, что мы солидаризируемся с каким-либо из современных антиглобалистских движений. Вовлеченность той или иной страны в процессы глобализации безусловно способствует ее экономическому, социальному и культурному развитию. Но интерес к культурным и социальным традициям стран периферии в наши дни, как и прежде, носит в развитых странах подчеркнуто антропологический характер, не предполагаю­щий во­с­­при­ятия таковых в качестве значимого источника общецивилизационного про­г­­ресса. Глобализация в ее современном виде способствует решению ряда проблем, стоящих перед стра­нами периферии; она не является причиной нарастающего неравенства и ни­щеты; между тем, и это необходимо четко сознавать, она не способна исправить недос­татки и пороки современной системы, неотъемлемым элементом которой сама является.

Концепции глобализации, в рамках которых предпринимаются попытки осмыслить современный мир, в основных своих чертах сформировались во второй половине 80-х и в начале 90-х годов ХХ в. Это было время, когда уходило в прошлое конфронтационное политическое сознание, утрачивалось ощущение неизбежности социальных конфликтов, укреплялись надежды на бескризисное развитие, а главным инструмен­том пост­роения новой цивилизации считалось повсеместное утверждение обще­челове­ч­е­ских ценностей и демократических принципов. Последнее де­сятилетие ХХ в., несмотря на то, что оно принесло многим народам беды и разочаро­вания, в мировом масштабе стало периодом исторического оптимизма.

Но в мире нет ничего более вдохновляющего, чем надежды, как и нет ничего более разочаровывающего, чем иллюзии. И если последовательные скептики упус­­кают из виду возможности, открывающие путь более благоприятному ходу событий, то и без­удержные оптимисты зачастую не обращают внимания на факторы, угрожающие развертыванию многообещающих тенденций. Неправдоподобно быстрые социальные изменения на поверку чаще всего оказываются поверхностными, а связанные с ними тенденции быстро сходят на нет, не в силах преодолеть даже относительно слабых препятствий.

Многие историки предпочитают подразделять исторический путь человечества на периоды, не сугубо хронологические, а обусловленные циклами развития определенных тен­денций. Иногда, следуя подходу, предложенному Ф. Броделем, их называют “длинными столетиями” (long centuries); рассматривая выстроенную таким образом периодизацию, нельзя не заметить, что, во-первых, она применяется лишь к последним семи-восьми векам, и что, во-вторых, границы каждой из выделяемых эпох все меньше выходят за хронологические пределы столетий. Воспроизводя подобный подход на более узком промежутке времени, мы можем выделить завершающее ХХ век “длинное десятилетие”, начавшееся с паде­ния Берлинской стены 9 ноября 1989 г. и завершившееся 11 сентября 2001 г. апо­калипсическими атаками террористов-смертников на Нью-Йорк и Вашингтон. Буквально на рубеже столетий произошла резкая смена ориентиров, характеризовавших завершающий отрезок прошлого столетия, и это примечательно прежде всего тем, что такая “смена вех” не только “закрывает” краткий исторический пе­риод, но и ставит под сомнение многие концептуальные положения, сформировавшиеся на протя­жении всей второй половины ХХ века.

Какие же должны были произойти изменения, чтобы можно было говорить о “смене вех” за одно лишь, с точки зрения истории, мгновение?

Прежде всего, 1998–2002 гг. ознаменовались масштабными трансформациями в хозяйственной сфере. Если еще пять лет назад мир находился на пороге технологического бу­ма, то сегодня экономики развитых стран пожинают горькие плоды излишней увлече­н­ности информационными технологиями. Если пять лет назад мало кто сомневался на Западе, что для роста фондовых индексов практически нет пределов, то сегодня возникают сомнения относительно возможных пределов их падения. Если пять лет назад никого не смущали прог­нозы, что в недалеком будущем страны Юго-Восточной Азии потеснят США и За­падную Европу с лидирующих позиций, то в наши дни подобные сценарии могут быть восприняты лишь как неудачная шутка. Однако все эти перемены, сколь бы драмати­чными они ни были, вряд ли требуют переосмыс­ления широких социо­логических концепций. Вместе с тем последнее десятилетие продемонстрировало, что политическая и социальная структура постиндустриальных стран, а в еще большей степени - исповедуемые их гражданами ценности и присущие им стереотипы поведения не опреде­ляются экономическими факторами в той мере, в какой это допускали прежде. Если в 60-е годы известный французский социолог Р. Арон заявлял, что “Европа состо­ит не из двух коренным образом отличных миров: советского и западного, а пред­ставляет со­­бой единую ре­альность - индустри­альную цивилизацию”, а американский экономист Дж.К. Гэлбрейт указывал, что “конвергенция между двумя мнимо отличными индустриальными системами идет по всем основным направлениям,.. и со временем, причем, пожалуй, даже раньше, чем можно предположить, она устранит ощущение неизбежнос­ти конфликта [между ними], основанного на их непредолимых различиях”, то к концу 90-х не только стало очевидно, что эти прогнозы не оправдались, но и появились основания предположить, что даже в рамках индустриальной системы западного типа существуют глубокие различия, причем они, скорее, не преодолевают­ся, а нарастают.

Не менее существенными оказались и социальные перемены - и в отдельных странах, и в мире в целом, - пришедшиеся на 1998–2002 гг. После имевшего место в первой половине 90-х годов сокращения масштабов материального неравенства в США и За­падной Европе проблема имущественного расслоения приобрела новую остроту. Реальностью стало формирование относительно замкнутых социальных об­щ­ностей, структурирующих прежде относительно однородный средний класс. Масшта­бное повышение доходов высокообразованных работников создало новые оси социаль­ного противостояния. Разрыв, порожденный информационной революцией, очевидно проявляется при сравнении положения дел в различных регионах планеты. Если в середине ХХ века средние доходы в расчете на душу населения в развитом мире пре­восходили показатели стран, ныне относящихся к “развивающимся”, в 7–9 раз, то сущест­вующий в наши дни разрыв составляет 50–75 раз. “Расколотая цивилизация” ста­ла реальностью.

Период 1998–2002 годов запомнится современникам и серьезными политическими сдвигами, изменившими облик нашего мира. В значительной мере оказалась преодолена свойственная всему послевоенному этапу истории тенденция к политической партикуляризации и сегментации. Резко заявив о себе в начале 90-х годов, она постепенно начала уступать место консолидационным и интеграционным процессам, самым впечатляющим примером которых стало со­здание Европейского союза с последующей унификацией законодательства, гражданст­ва и даже денежного оборота. Вне зависимости от того, считают исследователи про­текающие в Европе процессы наиболее адекватной формой глобализации или вообще не относят их к проявлениям таковой, с точки зрения политолога формирование постнациональных политических образований, возникновение новых оснований гражданст­ва, модернизация демократических принципов и иные процессы, тесно связанные с европейской интеграцией, представляют особый интерес. И несмотря на то, что современная объединенная Европа последовате­льно выступает за неприменение силы в международных отношениях, многие рассматривают ее в качестве единственного противовеса беспрецедентному геополити­ческому влиянию США. Вне всякого сомнения,  события 11 сентября 2001 г. положили начало новой геополитической реальности; тем не менее, процессы, порожденные террористическими актами, имеют, как мы полагаем, преходящий характер. Они неспособны повернуть вспять трансформацию государства-нации. Такая трансформация, включающая в себя изменение внутренних основ гражданства, модификацию де­мокра­ти­ческих процедур и принципов функционирования гражданского общества, составит значительную часть политических процессов в новом столетии.

В последние годы наметилось серьезное переосмысление места человека в современном обществе. Дискуссии на эту тему затрагивают весьма широкий спектр актуальных вопросов. В первую очередь, разуме­ется, западные исследователи акцентируют внимание на дроблении и, соответственно, усложнении структуры самих развитых обществ, на уменьшении роли публичной сферы, на росте индивидуализ­ма и автономности граждан. Именно на рубеже XX–XXI столетий явно негативные акценты, преобладавшие в оценке подобной трансформации сменились более нейтральным отношением к ней как к процессу станов­ления скорее не индивидуализированного, a персонализированного общества. Но вместе с тем обнаружилась и весьма сомнительная тенденция применения традиционных принципов либера­льной политической и социальной теории не только к индивидам, но и к группам и сообществам, формирующимся в том числе по этническим, расовым или национальным признакам. В какой-то мере эта тенденция представляет собой понятную реакцию на слишком прямолинейные концепции “конфликта цивилизаций”, но она бросает вызов концептуальным идеям соподчинения человека и общества, на которых веками базировалась за­пад­ная модель социального устройства.

Сегодня можно без преувеличения утверждать, что проблема человека — наиболее сложная и актуальная во всем комплексе общественных нау  - вновь вышла на первый план в теоретической социологии. Нет сомнений, что необходимы новые подходы к ее осмыслению, что одна из настоятельных потребностей обществоведения в XXI в. заключается в творческом пересмотре ряда сложившихся стереотипов, и в этом может сыграть свою положительную роль творческое наследие И.Т. Фролова.

§ 3.2. Образ "открытого общества"

Прежде чем ответить на вопрос, происходит ли "глобализация", хорошо бы понять, чту это такое. Как утверждает один из авторов, исследующих "глобальное управление" (global governance), в дискуссиях на эту тему "за какофонией слов" "скрыты споры о фундаментальных вещах". Но поскольку они скрыты, оценить их "фундаментальность" не так просто.

Тема "глобализации", широко обсуждаемая в политике, науке, средствах массовой информации, стала, с одной стороны, всепроникающей, а с другой - столь расплывчато трактуемой, что это не может не компрометировать сам предмет. Чтобы избежать нечеткости, сначала тезисно изложим позицию.

1. Нельзя сказать что-либо внятное о нашем предмете, игнорируя воздействие, оказанное на мир войной 1999 года на Балканах и явной "глобализацией" Североатлантического союза, особенно с принятием на сессии НАТО в Вашингтоне новой стратегической концепции блока, ориентирующей его на расширение за пределы своей сферы ответственности. После Косова мы имеем другой мир, нежели тот, что существовал до 24 марта 1999 года. Недаром в Концепции национальной безопасности Российской Федерации тенденция к "глобализации" НАТО посредством ее расширения на Восток отнесена к числу основных угроз национальной безопасности нашей страны.

2. Термин "глобализация", когда его употребляют, как часто бывает, абстрактно, без указания на объект глобализации, теряет смысл. Пресловутая "глобализация мира" не только банальность, утверждающая, что мир всемирен и шарообразен, но, увы, еще и мнимая величина, беспредметное ничто. Принуждение к работе с такого рода мнимостями обессиливает ум и обезоруживает современного человека перед лицом угроз, действительно планетарных по своей природе и связанных в первую очередь с глобализацией процессов передачи информации, финансовых рынков и новейших видов оружия массового уничтожения. Все это в полной мере обнаружило себя в последней трети XX столетия.

3. Реально идущие процессы планетарного охвата необходимо отличать от глобализма как идеологии; последняя тоже реальность, но идеального плана. Как и всякая идеология, глобализм - это фальсифицированное мировоззрение. Он имеет свои метафизические корни и выступает ныне главным претендентом на всемирную победу в идеологической борьбе с ослабевшими конкурентами.

4. Образ "открытого общества", пропагандируемого Джорджем Соросом, - характернейший инструмент глобализма. Книжные труды Сороса, фигуры во многих отношениях замечательной, вместе с его деятельностью финансиста позволяют, принимая также во внимание последние попытки Всемирной торговой организации (ВТО) ускорить "глобализацию", лучше увидеть связь между идеологическими схемами глобализма, с одной стороны, и практикой глобализации таких ключевых отраслей, как международные финансы и международная торговля, с другой.

 

§ 3.3. Глобализм как идеология

Реальный процесс глобализации средств и технологий передачи информации, финансовых рынков, новейших видов оружия находит свое оформление в идеологии глобализма. На сегодняшний день это самый влиятельный "изм" из всех существующих. Важно то, что глобалистский проект, сформулированный в последней трети XX века, предстает унифицированной и, надо сказать, своевременной заменой двух сошедших со сцены либо существенно потесненных идеологий Нового времени - либерализма и коммунизма. В исторической ретроспективе протяженностью свыше 400 лет, начиная с религиозных войн XVI века и кончая призывами Римского клуба к "глобальной революции", мы постоянно имеем дело с движением, возрождением и распространением революции, по всем признакам и перманентной, и мировой.

О генетическом сродстве либерализма и коммунизма я писал в заметках на книгу известного французского историка Франсуа Фюре "Прошлое одной иллюзии": "Происхождение коммунистической иллюзии может быть понято лишь в ее неразрывной связи с рационалистической иллюзией - иллюзией абстрактного равенства любых индивидуальных "Я", равенства в "общечеловеке". Идеальное совпадение демократической одержимости равенством и коммунистической иллюзии мы наблюдаем в фигуре демократа и коммуниста Бабёфа, верного сына французской революции, возвещавшего, что она лишь "предвестник другой, более великой... революции, которая будет последней"" .

 Глобализм как идеология, идя на смену либеральному и коммунистическому миропониманиям, продолжает дело Революции с большой буквы - Революции как эпохи, как универсума, как страсти. Язык глобалиста - это язык революционера. Недаром, например, Джордж Сорос так любит подчеркивать свой значительный вклад в революции 1989 года в Восточной Европе .

Революция, рассматриваемая не как единичное событие в том или ином месте, но как реальность, признаки которой отличают Новое время от того, что предшествовало ему и что грядет за ним, - это стержень и основное содержание эпохи модерна. Революция притязает на мир, она всегда глобальна. Это понимали авторы "Манифеста Коммунистической партии", хорошо видевшие, что революция не ограничится разрушением алтарей и тронов, хотя и это важно: без разрушения алтаря и трона революция невозможна, в ниспровержении она находит свой смысл; так называемая созидательная работа революции насквозь утопична: обещания революционеров всегда ведут к утопосу, то есть месту, которого нет. Авторы "Манифеста" предполагали и еще одно: они писали в 1848 году, что класс, который вершит революцию, вернее, от имени которого она вершится, пересоздаст наперекор Создателю весь мир "по своему образу и подобию", открывая тем самым глобальное поприще для этой низкой пародии на сотворение мира - для Революции.

Тот же глобальный пафос мировой революции отчетливо прозвучал в 1968 году, когда Бжезинский - его слова я цитирую не первый раз - написал: "Наша эпоха не просто революционная: мы вошли в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории. Мир стоит на пороге трансформации, которая по своим историческим и человеческим последствиям будет более драматичной, чем та, что была вызвана французской или большевистской революциями... В 2000 году признбют, что Робеспьер и Ленин были мягкими реформаторами ".

Глобализм как идеология революционен, революция как практика нигилистического разрушения глобальна: предоставленная самой себе, она действительно не способна остановиться и - в 2000 году, как в 1917-м, - может победить только в мировом масштабе.

Но глобализм, устойчивые идеологические модели которого, повторяю, не могли появиться раньше последней трети ХХ века, развивается и набирает силу во времена всеобщего духовного кризиса. "Рушится прежняя картина мира, теряет смысл вся система старых понятий, - писал в 1994 году немецкий философ-либерал Гюнтер Рормозер. - Не функционирует и язык, посредством которого мы могли бы интерпретировать нашу историческую ситуацию... У нас нет более ответа на вопрос о цели общественного развития. Тем самым, по существу, теряют почву под ногами все идеологии..." Поэтому глобализм, революционизируя мир, не только наследует в этом либерализму и коммунизму, но и одновременно выступает их могильщиком. Почву под ногами теряют все идеологии, и глобалистский дискурс в некоторых частях - это уже даже не идеология, а своего рода заклинание. Глобализм - не только высшая стадия либерализма и коммунизма, это последняя стадия мировоззренчески фальсифицированного постижения мира.

Сегодня отчетливо видно, что глобализм в его разных личинах, требовательно указуя на конец эпохи новоевропейской цивилизации Нового времени либо даже на конец 2000-летнего христианства, ставит в центр утверждаемого глобалистской утопией грядущего порядка оккультный знак "Нового мира" или "Нового века".

Я не буду проводить аналогию с "Новым миром" Олдоса Хаксли, этой опередившей время утопией 30-х годов; сегодня мы впервые имеем дело с утопией, которая реально угрожает осуществлением.

Хочу лишь отметить, что в метафизическом плане глобалистская идеология стремится отменить действительную проблематику НОВОГО времени, рожденную христианством и ставшую символом необратимого начала - начала истории как особого модуса бытия. Глобализм - это идеология подмены, не позволяющая рассмотреть, что есть два новых времени - действительное и мнимое: Новое время христианского благовестия, содержащее обетование "новой твари", и антихристианская фальсификация Нового времени в утопии "нового секулярного порядка"  - novus ordo saeclorum.

Заключение

Современная адаптация России происходит в условиях ускорения мировых процессов. Технологический источник этого ускорения - центр развитого капитализма. Без соответствующей экономической политики государств и транснациональных компаний вообще трудно представить себе тот взрыв инвестиционной, инновационной и коммерческой активности, с которым прежде всего связывают процессы глобализации. Однако, ни технологические инновации, ни коммерческая экспансия не протекают в политическом вакууме и потому отнюдь не гарантированы, если отсутствуют определенные условия. В частности, экономическая глобализация невозможна без поддержки крупных государств, гарантирующих частному капиталу права собственности и свободу инвестирования. Например, предыдущие «глобализации» и коммерческие экспансии проходили в условиях политического доминирования империй—Британской в 19_м веке и Голландской в 17_м. Не секретом является и то, что за плечами современной глобализации находится единственная в мире Американская сверхдержава. Очевидно и другое: политическим является не только продвижение глобализации, но и приспособление к ней. Государства, регионы, общественные движения находили и будут находить формы выживания и приспособления в условиях глобализации, сохраняя при этом свои особенности и культурные ценности. Рассмотрим коротко некоторые из сложностей этого процесса адаптации применительно к четырем принципиально важным измерениям глобализации - экономическому, геополитическому, культурному и эпистемологическому. Экономически глобализация, несмотря на предсказания таких ее либеральных пророков, как Фрэнсис Фукуяма и Томас Фридман, отнюдь не привела пока к большей гомогенности экономического поведения в мире. Вместо этого можно наблюдать новые линии социально-экономического размежевания и новые попытки переформулировать национальные и региональные экономические интересы, а также возникновение новых форм бедности и зависимости в мире.

Новая эпоха отличается своей либерально-коммерческой ориентацией и принципиально отлична в этом от политически и идеологически расколотого мира холодной войны. Однако при этом новые интересы, как и прежде, определяются в соответствии с историческим прошлым и характером сформировавшихся ценностей. Новая экономическая политика служит, таким образом, укреплению локальных ценностей, а не способствует их отмене.

Геополитически глобализация также отнюдь не сопровождается пока большей однородностью, не говоря уже об отмене локальных политических интересов. Гонки вооружений сохранились, хотя и изменили свою территориальную конфигурацию.

Беззаконие и новые формы насилия похоронили имевшиеся в начале 1990_х надежды на возникновение эры всеобщего мира.

Cентябрьские атаки на США в 2001 году стали мощной демонстрацией приватизации средств насилия и роста мирового терроризма. В бывшем СССР исчезновение империи в исторически нестабильном окружении незамедлительно создало ваккум безопасности и привело к возникновению целого ряда новых конфликтов. При всем своем разнообразии эти конфликты-этнические, энергетические, внутриполитические и пограничные - оказались принципиально новым вызовом и стимулировали возрождение геополитического мышления, как в России, так и за ее пределами. Горькая ирония заключается в том, что свердержавная мощь военной машины США сопровождалась и продолжает сопровождаться, вопреки предсказаниям апологетов однополярности, не укреплением мира и безопасности, а ростом конфликтности во всех уголках земного шара.

Наряду с экономическими и геополитическими переменами, глобализация привела к новым размежеваниям социокультурного характера. В различных регионах планеты западноцентричные проекты мирового порядка все чаще воспринимаются, как неспособные установить справедливую и стабильную международную систему из-за их неспособности к пониманию других культур. По мнению некоторых ученых, подобные проекты не столько способствуют продвижению диалога, необходимого для формирования новой — более эффективной и более справедливой - международной системы, сколько способствуют дальнейшему росту изоляционизма и недоверия между субъектами мировой политики. В западных теориях МО необычайно возрос интерес к проблемам культурного самоопределения, вновь ставя под сомнение перспективы возникновения глобальной системы ценностей. Ряд исследователей, как например, Самуэль Хантингтон, прогнозировали «столкновение цивилизаций», или войну по культурно_религиозныму признаку в качастве ближайшего будущее мировой политики. Вопросы культурного взаимопонимания и взаимодействия оказались в центре внимания международников.

Наконец, глобализация по-новому поставила и проблему общественного познания. Сегодня даже оптимисты отнюдь не убеждены в универсальности получаемого международниками знания. Несмотря на постепенную транснационализацию и глобализацию МО как дисциплины, многие убеждены, что МО продолжает быть не чем иным, как изощренной идеологией и набором концептуальных инструментов, используемых для оправдания глобальной гегемонии Запада. Проблема этноцентризма как элемент теории познания все более внимательно анализируется международниками, и исследователи заново осознают старую веберовскую мудрость, согласно которой у всякого знания имеются свои культурные границы.

Трудно, но постепенно крепнет понимание того, что рост глобального социального знания - это необычайно сложный процесс, не отменяющий культурных различий в мире.

Повторим основную мысль данного раздела: наука МО в России сформировалась и успешно становится на ноги как cамостоятельная дисциплина. Вместе с тем, если всерьез ставить задачу интеграции в глобальное сообщество, вся основная работа у российских международников еще впереди. Нам представляется, что такая интеграция не будет успешной без решения вопросов национальной идентичности и осознания своего «Я» в мире. Мы также полагаем, что российский интеллектуальный потенциал значителен и вполне может способствовать преодолению обозначенного кризиса идентичности и дальнейшему развитию МО в России. Интеграция в глобальную общественную науку не может быть линейным или детерминистским процессом по причине сохраняющихся принципиальных отличий локальных культур друг от друга. Такие культуры различаются по своему историческому опыту, а также помещены в особые современные ситуации, что не может не воздействовать на их восприятие мира и их восприятие в мире. Развитие глобальной социальной науки не может и не должно быть односторонним процессом, в котором один (Запад) является учителем, а все остальные - его учениками. Единство мира, его целостность не отменяет его культурного многообразия, что предполагает взаимность обучения представителей разных культур при сохранении и развитии их особенностей.

Учитывая эти соображения, мы позволим себе сформулировать некоторые нормы для стремящихся к развитию глобального знания в условиях многокультурного мира. Работающим на Западе необходимо осознать, что знание не является культурно универсальным и воспринимается по разному в различных культурных сообществах. Следует понимать, что развитие подлинно глобальных и международных исследований, укрепляющих доверие и уважение в мире, возможно только на основе признания плюрализма и разнообразия культур и цивилизаций. Для работающих в России и в иных незападных контекстах это означает необходимость преодоления горизонтов культурного национализма. Имеющийся у России богатый интеллектуальный капитал, важной частью которого являются классовый политико-экономический анализ, геополитическое мышление, культурно-исторические теории и религиознофилософская познавательная традиция, должно пополняться и далее. Однако условием такого пополнения должно стать переосмысление этого интеллектуального капитала в соответствующем духе откытости. В глобализующемся мире, национализм не менее опасен, чем имперский этноцентризм Запада. В новых глобальных условиях международникам следует разрабатывать стратегии культурной адаптации, а не изоляционизма. Их миссия в том, чтобы объяснить нередко имперски настроенному Западу, что мы хотим интеграции в мировое общество, но не любой интеграции и не на любых условиях. Как сказал по этому случаю Эдвард Саид, миссия интеллектуалов состоит в том, чтобы вступать в диалог с имперским центром, «вовлекаться в имперский дискурс, преобразовывать его и заставлять его признать маргинализованные, репрессированные или забытые истории».

Литература

1.     Концепция национальной безопасности Российской Федерации // Независимое военное обозрение. # 1. 2000. 14-20 янв.

2.     Ротфельд А.Д. Новая философия мирового порядка // Нез. газ. 2002. 25 марта.

3.     Ясперс К. Духовная ситуация времени // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Республика, 2004.

4.     Максименко В.И. Координаты современности: (К дискуссии о "постсовременном мире" в журнале "Восток") // Восток. 2002. # 2.

5.     Сорос Дж. Сорос о Соросе: Опережая перемены. М.: ИНФРА-М, 1996.

6.     Рормозер Г. Кризис либерализма. М.: РАН; Институт философии, 2001.

7.     Быков А.Н. Мировой финансовый кризис и уроки для России: (Вопросы антикризисного регулирования). М.: Эпикон, 2002

8.     Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. М.: РАН; Институт философии, 2001.

9.     Померанц Г. Перекличка временного и вечного в диалоге культурных миров // Рубежи. 2003. # 1

10. Бузгалин А.В., Колганов А.И. Капитал и труд в глобальном сообществе XXI века: "По ту сторону" миражей информационного общества: (Три тезиса к дискуссии) // Постиндустриальный мир: Центр, Периферия, Россия. М., 2002. Сб. 1

 

Страницы: 1, 2, 3