Лингвистическое наследие Е. Д. Поливанова

В своих работах Е. Д. Поливанов приходит к выводу, что социальные факторы не могут изменять природу языковых процессов, но от них «зависит решение 1) быть или не быть данного рода языковой эволюции вообще и 2) видоизменение отправных пунктов развития» («О фонетических признаках социально-групповых диалектов и, в частности, русского стандартного языка») [2, с. 100].

Влияние социальных факторов на язык происходит не непосредственно. В статье «Где лежат причины языковой эволюции?» читаем: «Путей или способов, какими могут экономические (и политические) или вообще культурно-исторические явления воздействовать на языковую эволюцию, много, но в качестве основного момента здесь нужно указать на следующее: экономико-политические сдвиги видоизменяют контингент носителей (или так называемый социальный субстрат) данного языка или диалекта, а отсюда вытекает и видоизменение отправных точек его эволюции» [5, с. 86].

Яркий пример такого рода видоизменений дает русский литературный (или, как называет его Е. Д. Поливанов, стандартный) язык послереволюционной эпохи.  После революции значительно изменился состав носителей литературного языка. Расширившийся, обновленный контингент носителей русского литерватурного языка в 20-е годы включал в себя: «революционный актив (в том числе эмиграция предшествующего периода, вернувшаяся после революции), культурные верхи рабочего класса и прочие элементы, входящие в понятие «красной интеллигенции», в том числе и значительные слои прежней интеллигенции, осуществляющие, следовательно, реальную связь со стандартом предшествующей эпохи» [2, с. 100].

Изменение состава носителей литературного языка обусловливает новую цель языковой эволюции – создание единого языка для всех объединяемых в новом составе слоев, «ибо потребность в перекрестном языковом общении здесь обязывает к выработке единого общего языка (т. е. для языковой системы) взамен двух разных языковых систем, каждая из которых неспособна к обслуживанию всего нового коллектива полностью» [5, с. 87].

В ходе этого процесса выясняется, язык какой из объединяемых социальных групп будет «играть первую скрипку» в эволюции, направленной к установлению единообразной (для всех данных групп) системы речи» [2, с. 100]. Эта мысль Е. Д. Поливанова замечательна тем, что она предвосхищает более поздние по времени разработки в области теории социальных групп.

«Выработка единого общего языка», о которой говорит Е. Д. Поливанов, идет неравномерно на разных участках языковой системы. Это объясняется тем, что уровни структуры языка – лексика, фонетика, морфология, синтаксис – неодинаково восприимчивы к влиянию социальных факторов. В наибольшей степени подвержены такому влиянию лексика и фразеология: изменения в жизни общества отражаются в этих сферах языка в виде новых наименований и оборотов, в переосмыслении старых слов, в заимствованиях и т.п.

Накопление обусловленных социальными сдвигами языковых новшеств происходит неравномерно не только на разных уровнях языковой структуры, но и в различной языковой среде: одни группы говорящих консервативны, последовательно придерживаются старой нормы (как, например, представители интеллигенции), в речи же других наблюдается смешение разнородных черт – литературных, диалектных, профессиональных. Это вызывает необходимость изучать «социально—групповые диалекты».

В статьях «О фонетических признаках социально-групповых диалектов и в частности, русского стандартного языка» и «Фонетика интеллигентского языка» Е. Д. Поливанов, во-первых, попытался выделить конкретные черты, которые отличают речь интеллигенции от речи других общественных групп, и, во-вторых, поставил более общие вопросы о критериях разграничения социальных разновидностей одного и того же языка.

Главный принцип применения социологического подхода к изучению языка, по мнению Е. Д. Поливанова, заключается в том, чтобы путем анализа языковых фактов приходить к выводу о влиянии на язык социальных сил, а не исходить из постулата о таком влиянии и подгонять его под факты. «…Нужно заведомо отказаться от допущения каких-либо таинственных соотношений между социальной историей общества и историей языка, соотношений, которые нельзя бы разложить на цепь конкретных причинных связей и которые можно только постулировать, исходя из предвзятой предпосылки о том, что все зависит от социально-экономических явлений. Нам же, лингвистам, надлежит не исходить, а прийти к подобному положению в качестве вывода из изучения и обобщения реальных фактов» [5, с. 86].

В статье «И математика может быть полезной» (1931 г.) Е. Д. Поливанов пишет о роли математической статистики в социально-диалектологических исследованиях. При этом он подчеркивает вспомогательную функцию этой науки для лингвистики и говорит о недопустимости абсолютизации статистических методов, возражает против «неограниченного доверия «методу процентов»: нельзя ограничиваться одной статистикой в характеристике носителей данной языковой черты, необходим учет социального облика этих носителей, их «веса» в изучаемом коллективе (Статьи…, с 289-290). Эти мысли предвосхищают современные разработки в области массовых обследований языковых коллективов, где применение статистических методов органично сочетается с качественным социологическим анализом различных (возрастных, территориальных, профессиональных и других) групп, образующих такие коллективы [2, с. 103].

Взгляды Е. Д. Поливанова на развитие языка, на соотношение внутренних и внешних стимулов языковой эволюции были не свободны и от некоторых ошибок. Так, он высказывал точку зрения, согласно которой литературный язык является классовым, а именно – что им владеет господствующий класс общества (эту мысль он пытался доказать на материале японского литературного языка).

Однако эта прямолинейная точка зрения, не соответствующая действительному положению вещей, вступала в противоречие с его же собственным конкретным анализом состояния других языков, в частности русского литературного, носителями которого Е. Д. Поливанов признавал и старую, дореволюционную, и новую интеллигенцию, и передовые слои рабосего класса.

Не подтвердилось и мнение Е. Д. Поливанова о том, что в эпоху революционных катаклизмов убыстряется темп языковой жизни. Как показали исследования и русского, и других языков, в вопросах о темпе языковой эволюции многое зависит от уровня развития данного литературного языка: чем он развитие, тем медленнее темпы происходящих в нем изменений. В связи с этим гораздо более справедливой кажется такая мысль Е. Д. Поливанова, высказанная в несколько парадоксальной форме: «Развитие литературного языка заключается, в частности, в том, что он все меньше изменяется». Ведь чем больше культурных ценностей накоплено на данном языке, тем сильнее стремление общества, владеющего этим языком, сохранить его в неизменности, чтобы облегчить передачу культуры следующим поколениям [2, с. 103].

Итак, в круг проблем социологической лингвистики Е. Д. Поливанов включал определение языка как социального исторического факта, описание языков и диалектов с социологической точки зрения, изучение причинных связей между социально-экономическими и языковыми явлениями, выработку языковой политики.

Поливанов считал, что общественные сдвиги отражаются языком более или менее непосредственно только в лексике и фразеологии. Он возражал против лженаучных попыток объяснить фонетические и грамматические явления непосредственным воздействием социально-экономических факторов. Согласно его точке зрения, от социально-экономических факторов зависят не изменения в фонетике и морфологии, а образование семей языков и языковое скрещивание.

3.      Полемика Е. Д. Поливанова с Н. Я. Марром и сторонниками

«нового  учения» о языке.

В первое послеоктябрьское десятилетие в отечественном языкознании, наряду с поворотом к описанию современного состояния языков и к решению прикладных задач, поставленных практикой культурного строительства, шли упорные поиски создания нового языкознания. Поиски эти осуществлялись разными путями. Одни ученые старались строить марксистское языкознание на основе критического освоения всего накопленного опыта в науке о языке и усиленного внимания к социальной стороне языковых явлений. Другие же пытались во главу угла ставить общие положения исторического материализма, непосредственно применяя их к языковому материалу. Этот момент и определял острую идейную борьбу между представителями русской классической филологии и сторонниками яфетической теории по вопросу об отношении к индоевропейскому сравнительно-историческому языкознанию. Эта борьба нередко выливалась в ожесточенные схватки с полемическими издержками и перехлестами [4, с. 74].

Возникла резкая конфронтация точек зрения, равно претендовавших на исключительность, но по-разному интерпретировавших суть марксистского подхода в языкознании. Одно из таких направлений возглавил Н. Я Марр – его концепция была объявлена единственной марксистской языковедческой теорией. Во главе второго направления оказался Е. Д. Поливанов.

Основные положения «нового учения о языке» сводятся к следующему. Язык, считает Марр, «есть надстроечная категория на базе производства и производственных отношений, предполагающих наличие трудового коллектива», это «такая же надстроечная общественная ценность, как художество и вообще искусство». Из представления о языке как надстроечной категории Марр сделал ряд выводов:

1.      Языковые состояния сменяются в результате смены общественных

формаций (учение о стадиальности языка): «…так называемые семьи языков… представляют различные системы, отвечающие различным типам хозяйства и общественности, и в процессе смены одной культуры другой одна система языков преображалась в другую». Таким образом, переход общества из одной формации в другую должен сопровождаться переходом языка из одного состояния в другое, причем эта смена языковых состояний сопровождается коренной ломкой одной структуры языка и появлением новой, качественно отличной языковой системы, но сохраняющей много элементов старой.

2.      Пути развития всех языков едины (теория единства глоттогонического процесса).

3.      Исключительно большое значение в формировании отдельных, особенно индоевропейских, языков имеет языковое скрещивание. В скрещивании языков Марр видел главный фактор, обусловивший расхождение близкородственных диалектов.

4.      Поскольку всякой идеологической надстройке присуща классовая сущность, то и язык, будучи надстройкой, тоже является классовым (учение о классовости языка) [1, с. 269].

Линия компаративистов была четко сформулирована в работах и выступлениях Е. Д. Поливанова, который, решительно отстаивая достижения сравнительно-исторического языкознания, стремился осмысленно, путем строгих лингвистических методов и на надежных фактах увязать языковую эволюцию с историей общества. Н. Я. Марр же, вульгарно-социологизаторски истолковав общие положения марксизма и перенеся их на яфетическую теорию, развил «новое учение о языке», а его ученики провозгласили эту теорию единственно марксистским направлением в советской лингвистике.

4 февраля 1929 года Поливанов открыто выступил против марристов. Именно после этого выступления его труды были объявлены «истошным воем эпигона субъективно-идеалистической школы», а он сам – «разоблаченным в свое время черносотенным лингвистом-идеалистом». Так писал о нем некто В. Б. Аптекарь в книге «Н. Я. Марр и новое учение о языке», вышедшей в 1934 году.

На дискуссиях принимались резолюции, в которых клеймили позором «хулигански-наглое, циничное выступление профессора Поливанова». Его называли «кулацким волком в шкуре советского профессора». Ответ Поливанова (разумеется, оставшийся ненапечатанным) полон достоинства. Он писал: «В пересмотре, которому подлежит все наследуемое советской наукой, нет места ни авторитарному мышлению, ни кваканью профанов» [4, с. 16].

Получился своеобразный исторический парадокс. Еще в 1929 году Е. Д. Поливанов выступил с уничтожающей, но конструктивной критикой яфетической теории Н. Я. Марра, за что был обвинен марристами в идеализме, «буржуазном индоевропеизме» и прочих смертных грехах, и, лишенный возможности работать в Москве или Ленинграде, был вынужден уехать в Среднюю Азию, но именно он оказался пророчески прав. «Новое учение о языке» Н. Я. Марра, хотя почти безраздельно и господствовало в советском языкознании на протяжении двух десятилетий, в результате известной дискуссии 1950 года потерпело полное фиаско: оно было признано лженаучным, вульгаризаторским, антимарксистским.

Критика марровского «нового учения» начиная с 1950 г. по существу велась по тем же параметрам, которые в свое время отметил Е. Д. Поливанов. Между тем в ходе дискуссии 1950 года о Поливанове как главном оппоненте Марра не было сказано ни слова, т. е. тем самым не была отмечена выдающаяся роль Е. Д. Поливанова в развенчании антинаучного характера «нового учения о языке», не была дана объективная оценка его научной деятельности [4, с.74-75].

В заключение отметим, что Е. Д. Поливанов не отвергал целиком Н. Я Марра и его труды. Он утверждал, что «за вычетом яфетической теории остается очень много материала, который делает Марра великим ученым». Он ценил его как археолога, филолога, в частности как «описательного» языковеда, например автора чанской грамматики. Да и в самой яфетической теории Марра Поливанов видел здоровое зерно, а именно – сравнительно-грамматическое исследование южно-кавказских языков, «проводившееся, однако, неумело, без должного знания методов компаративистики и общего языкознания, отчего в этой теории сплошь и рядом грубые лингвистические ляпсусы» [4, с.78].

 

 4. Взгляды Е. Д. Поливанова на сущность языка и на методологию языкознания в 20-30-е годы.

[Этот вопрос мы осветим на материале книги А. А. Леонтьева «Евгений Дмитриевич Поливанов и его вклад в общее языкознание»].

Взгляды Е. Д. Поливанова по принципиальным вопросам теории языка, естественно, претерпевали определенную эволюцию. Вот что нового мы находим в работах Е. Д. Поливанова 20-х годов: связь языка с совместной трудовой деятельностью коллектива и понимание языка (речи) как деятельности. Приведем некоторые характерные примеры.

Язык есть «достояние и орудие борьбы определенного общественного коллектива, объединенного кооперативными потребностями» [5, с. 51]

В основе концепции «лежит понимание языка как трудовой деятельности, имеющей целью коммуникацию…» [5, с. 57]

К вопросу о «принципе экономии» в языке: «…экономия энергии в пределах, обеспечивающих, однако, достижение результата…, есть типичная черта любой трудовой деятельности, имеющей определенное задание…» [5, с. 60]. С другой стороны, «экономический уклад» и «характер кооперативных связей» определяют систему общения в коллективе, а также сам «контингент носителей» [5, с. 86-87].

«Что нужно для того, чтобы данная произвольно созданная индивидуумом система получила реальное существование в качестве языка..?» Ответ: нужно, «чтобы нашлись лица, заинтересованные в том, чтобы эту систему усвоить и применять для взаимного общения», а «для этого требуется реальное существование коллектива, реально объединенного известными кооперативными потребностями и неспособного обслужить себя…какой-либо другой системой (т. е. другим языком)» [5, с. 179].

Думается, достаточно уже приведенных примеров. Во всяком случае ясно, что Е. Д. Поливанов не ограничивался «определение языка как социально-исторического факта». Напротив, он самым четким образом формулировал «элементарнейшее из методологии марксистской лингвистики» в виде следующего тезиса: «Язык должен изучаться как трудовая деятельность (параллель до известной степени найдется в изучении производственных процессов); но не индивидуальная, а коллективная». И далее: требуется искать связь языка «не только с культурой как таковой, но и со всей совокупностью явлений экономического быта данного коллектива, прежде всего… с кооперативной деятельностью этого коллектива» [5, с. 177].

Все это, казалось бы, звучит достаточно тривиально. Но для второй половины 20-х – начала 30-х гг. сказанное было далеко не очевидно.

Само речевое общение Поливанов понимал как сторону или условие трудовой деятельности; язык же был для него не только системой абстрактно-социальных, надындивидуальных ценностей, но в то же время (и в первую очередь!) деятельностью, - в более современных терминах, субстанцией языка была для него социальная деятельность.

Под этим углом зрения надо рассматривать и его теорию эволюции языка, разрабатывавшуюся Поливановым в основном в узбекский период (1921-1926) и отчасти в годы его работы в Москве. Она сводится в общих чертах к следующему.

В эволюции языка имеют значение два вида деятельности: 1) усвоение языка; 2) речевое общение. Однако их функция и относительная значимость различны. Что касается процессов усвоения языка, то здесь Поливанов указывает на наличие двух эталонных моделей: речь взрослых и речь сверстников. Вторая модель – в соответствии с общим понимание сущности языка – обеспечивает (через единство общения в детском коллективе) кодификацию отклонений от языковой модели взрослых; т.е. эти отклонения, когда они возникают  в массовом порядке, «получают социальное оправдание» [5, с. 59] в общении внутри детского коллектива. Это чрезвычайно интересное рассуждение, как ни странно, осталось совершенно чуждым психологии детской речи и не получило дальнейшего развития.

Что же касается процессов речевого общения, то исключительно важное указание Поливанова на «предварительную… мыслительную работу», «состоящую в анализе (расчленении) коммуницируемой совокупности идей и в мобилизации соответствующих этому расчленению языковых ассоциаций» [5, с. 60]. Поливанов прямо говорит в этой связи о внутренней речи.

Вторая существенная мысль Поливанова касается роли «экономии энергии» в речевых процессах: «Экономия энергии… есть типичная черта любой трудовой деятельности, имеющей определенное задание» [5, с. 60].

Поливанов вводит понятие о двух видах материала речевого общения: это представления языковых единиц и представления готовых речевых стереотипов. И эволюция может идти как перестройка системы единиц, а может – как перестройка структуры речевого стереотипа (слова, высказывания).

На уровне фонетики мы имеем дело с двумя основными типами эволюции: отождествление того, что было различным (конвергенция), и различение того, что было общим (дивергенция).

Существенно, что Поливанов не просто построил некоторую систему научных конструктов, но показал, как эти конструкты «работают» на конкретно-языковом материале, и даже сделал некоторые предсказания относительно будущего развития реальных языков. Например, он выдвинул гипотезу о будущей утере японским языком и ганьсуйским диалектом дунганского языка политонического ударения. В русском языке Поливанов предполагал «падение» безударных гласных и снятие противопоставления палатализованных и непалатализованных согласных и др.

Защищая компаративистику (сравнительно-исторический метод) от нападок марристов, Поливанов четко определяет ее место в системе современного языкознания. Это – область языкознания, позволяющая через установление истории конкретных языков и языковых семейств, во-первых, построить «лингвистическую историологию» как учение о механизме языковой эволюции (и в конечном счете прийти к общей лингвистике, в которой… лежит философское значение нашей науки»; во-вторых, в известной мере прогнозировать языковое будущее, что имеет социальную значимость; в-третьих, от истории языка перейти к истории  культуры и конкретных этнических культур. Компаративистика, следовательно, - необходимая часть лингвистики, но только  часть ее. Она не может быть отброшена на том основании, что является «буржуазной»: она имеет дело с фактами или с вполне допустимыми гипотезами. С другой стороны, она сама по себе не может ответить на вопрос «почему?» – ведь лингвистика в целом ставит своей задачей «установление причинных связей между изучаемыми явлениями, именно объяснение причин языковых явлений», а компаративистика лишь частично способна к такому объяснению, ибо она не является «социологической» наукой.

В связи со сказанным стоит вспомнить и то, что говорил Поливанов о философском значении лингвистики. Оно состоит в том, что данная дисциплина в ряду других наук служит для выработки общих философских положений реалистического мировоззрения…». В другом месте Е. Д. Поливанов говорит: «…всякая наука, претендующая на участие в создании реалистического и, в частности, марксистского миропонимания, должна вытекать из фактического материала, а не сводиться к нескольким общим положениям, не связанным с конкретными фактами данной области явлений». Отсюда путь построения марксистской лингвистики предполагает марксистское объяснение твердых языковых фактов и лишь затем – переход «вглубь к неизвестному». Значит, нельзя игнорировать лингвистическую культуру прошлого, «нельзя не знать установленных ею фактов, как и методов, позволяющих убедиться в математически точной доказанности этих фактов».

Именно здесь и лежит основной пункт расхождений между Поливановым и учениками Н. Я. Марра.

Вяч. Вс. Иванов достаточно подробно охарактеризовал компаративистические штудии Е. Д. Поливанова. Он отметил следующее: а) использование Поливановым сравнительно-исторического метода на материале японских диалектов и рюкюского языка; б) теорию родства корейского языка с алтайскими; в) теорию родства японского с алтайскими и австронезийскими языками; г) применение приемов внутренней реконструкции к материалу неиндоевропейских языков; д) последовательное проведение принципа относительной хронологии; е) использование в сравнительно-историческом исследовании идеи смешения или скрещивания языков; ж) разработку теории языковых союзов; з) идею «сравнительной грамматики неродственных языков».

Страницы: 1, 2, 3