Реферат: Моцарт

удовлетворить Моцарта ни строем своей жизни, ни сво­им обществом.

Единственное и любимое развлечение зальцбуржцев состояло в стрельбе по цели.

Каждое воскресенье они отправлялись за город и изготовляли но­вые

раскрашенные мишени, на которых обыкновенно изображалось самое выдающееся

событие в Зальцбурге за истекшую неделю.

Положение Моцарта было пока очень незавидно: он оставался все тем же первым

скрипачом в придворной капелле, состав которой был далеко не блестящий.

Ар­хиепископ зальцбургский Иероним, человек крайне за­вистливый и черствый,

питавший особенную неприязнь к Моцарту, не давал ему ходу, хотя отлично знал

ему цену. Со своими подчиненными Иероним обращался не­обыкновенно грубо.

В своей капелле он покровительствовал итальянцам, тем более, что в то время по

всей Германии царило музы­кальное владычество итальянцев: им давались лучшие

места и большие оклады, тогда как на соотечественни­ков, даже самых выдающихся,

не обращалось никакого внимания. Моцарт нравственно задыхался в Зальцбурге и от

души его ненавидел. Отец, отлично понимавший страстное желание сына вырваться

отсюда, сознавал, что гений его заглохнет в таком мертвом царстве. Мало того,

он решился рас­статься со своей горячо любимой женой, с которой не разлучался

ни разу во все время их счастливого супру­жества, и дать ее в спутницы молодому

беспечному сыну. Добрая мать, не обладавшая ни таким светлым умом, ни такой

твердой волей, как ее муж, не могла, конечно, за­местить его при сыне, так же

как не могла быть руково­дительницей его поступков; но Леопольд Моцарт верил,

что присутствие уважаемой, любимой матери воздержит Вольфганга от опрометчивых

и ложных шагов и охра­нит его душу от соблазнов, против которых так трудно

бороться одинокому неопытному молодому человеку в чужих странах. Обоим

путешественникам вменялась в обязанность крайняя бережливость: средства их были

более чем ограничены; пришлось даже занять в долг, что­бы обставить их с

должным комфортом. Все произведе­ния Вольфганга были вновь начисто переписаны и

пе­реплетены в маленькие тетради для большего удобства; куплена хорошая

дорожная карета, так как Моцарту по­добало путешествовать не как бедному,

неизвестному музыкантишке, а как уважаемому и знаменитому ар­тисту. Когда все

приготовления были окончены, Лео­польд наткнулся на непредвиденное препятствие:

архи­епископ отказался дать Моцарту отпуск, говоря, что не­чего ему разъезжать

по чужим странам и собирать милостыню. Тогда Леопольд решился на рискованный

поступок и потребовал отставки сына, что, конечно, возбудило страшный гнев

архиепископа, который угрожал лишить Леопольда его места при капелле; но

Леопольд готов был все перенести для блага сына, и силы только тогда оставили

его, когда двинулась карета, увозившая тех, кто ему был дороже всего на свете;

в изнеможении упал он на стул, забыв в своем горе благословить их на дальний

путь. Но тотчас же вспомнил, подбежал к окну и послал свои благословения вслед

уезжающим. К счастью для семьи, архие­пископ одумался, и Леопольд остался при

капелле.

МЮНХЕН, МАНГЕЙМ, ПАРИЖ.

Моцарт уехал, полный светлых надежд на счастливое будущее. Он не думал о том,

что ему предстоит теперь бороться одному со всеми превратностями судьбы, что

отца его не будет с ним. Как выпущенная на волю птич­ка, он радовался своей

свободе, все находил прекрасным, от всего приходил в восторг. Моцарт

воображал, что слава его имени проложит ему прямой путь ко двору любого

кур­фюрста, и заранее наслаждался мечтой создать нацио­нальную немецкую

оперу, которая положила бы конец итальянскому владычеству. Но его ждал целый

ряд ра­зочарований. Приехав в Мюнхен, Моцарт тотчас же от­правился к

инспектору музыки, графу Зеау, который хотя и принял его приветливо, но, к

удивлению молодо­го артиста, никогда не слышал о триумфах его первого

путешествия. В подтверждение своих слов Моцарту пришлось показать все свои

свидетельства и дипломы. Тогда граф приподнял свой ночной колпак в знак

ува­жения и посоветовал Моцарту обратиться прямо к кур­фюрсту с просьбой дать

ему место композитора при его капелле. Курфюрст уже слышал об отставке

Моцарта и был недоволен таким непочтительным и своевольным поступком молодого

человека; он и не подозревал, ка­кой великий музыкант так скромно просит у

него места, и посоветовал ему сначала попутешествовать и приоб­рести

некоторую известность. Моцарту пришлось вто­рично уверять, что он был уже и

во Франции, и в Ита­лии, и в других странах, что имя его известно многим, так

же, как и его талант. Но курфюрст не дал ему до­кончить речь и удалился,

объявив коротко и ясно, что у него нет вакансии. Моцарту ничего более не

оставалось, как собраться в дальнейший путь. Мюнхен­ские друзья, ценившие его

дарование и желавшие удер­жать его в своем городе, предложили собрать десять

бо­гатых любителей музыки, которые согласились бы вы­плачивать Моцарту по

дукату в месяц, что составило бы 600 флоринов в год, за несколько музыкальных

произве­дений. Простодушный и доверчивый Моцарт готов был принять это

предложение, казавшееся ему очень выгод­ным, и с восторгом сообщил эти планы

отцу, прося его совета и согласия. Но планы эти пришлись не по сердцу умному

и дальновидному старику. Насколько сам он был скромен в своих требованиях,

настолько честолюбив по отношению к сыну. Такая зависимость от десяти лиц

ка­залась ему положением мало заманчивым, да он еще и сомневался, найдутся ли

эти благодетели, и считал уни­зительным для сына оставаться в Мюнхене без

службы. Он советовал им ехать дальше, говоря, что «прекрасны­ми фразами,

похвалами и bravissimo не заплатишь ни за проезд, ни за квартиру». И вот наш

странствующий му­зыкант со своей старушкой матерью перекочевали в Мангейм,

этот «рай музыкантов», как его тогда называли. Те­атр и музыка процветали там

под просвещенным покровительством курфюрста Карла Теодора, старавшегося

привлечь к себе даровитых музыкантов большим жало­ваньем и заботой о том,

чтобы они чувствовали себя у него хорошо и без стеснения. К удивлению

Моцарта, и тут немногие его знали и сначала отнеслись с недовери­ем, которое

им внушал его маленький рост и невзрач­ная наружность. Вскоре своим

замечательным талантом, своим ласковым, веселым обращением он привлек к себе

симпатии своих собратьев по искусству, и сам, попав в среду образованных и

серьезных музыкантов, почувство­вал себя, как рыба в воде. «Я пребываю в

великолепном настроении духа и уже потолстел»,— писал он отцу.

Его особенно полюбил капельмейстер Каннабих, в семье которого он был принят,

как родной сын: он там обедал и часто проводил вечера за фортепиано, в

дру­жеской беседе. Вечером, по привычке, приобретенной в родительском доме,

Моцарт вынимал из кармана книгу и читал. Он занимался музыкой с симпатичной,

мило­видной Розой Каннабих, к которой чувствовал влечение. Спокойная и

серьезная, эта тринадцатилетняя девушка-ребенок обнаруживала редкий для

своего возраста здра­вый смысл и положительность суждений. В жизни Моцарта

она промелькнула «как мимолетное виденье», и чувство его к ней не оставило

глубоких следов. Моцарт увлекался часто и раньше, но история не сохранила нам

имен покорительниц его юно­го сердца. Одна из них только известна нам: это

его двою­родная сестра, с которой он познакомился в Аугсбурге во время своего

путешествия. Свежая, бодрая, с несколь­ко грубоватыми чертами лица, эта

девушка дитя приро­ды, представляет собой резкую противоположность

рассудительной Розе. В ее присутствии Моцарт сам пре­вращался в необузданного

ребенка, и две недели, про­веденные им у ее родных, прошли в непрерывных

ша­лостях, дурачестве и болтовне. При расставании оба про­ливали такие потоки

слез, что сцену их трогательного прощания не замедлили изобразить на мишени

для стрельбы. Они обменялись портретами и вели некото­рое время переписку, но

письма Моцарта полны одних шуток, и чувство его к девушке было так же

кратковре­менно, как их свидание: он уехал веселый, беспечный, и вскоре

новая, более сильная страсть овладела его помыс­лами и сердцем. Но девушка не

так скоро охладела к то­варищу своих игр: за ее резвостью скрывалось более

глу­бокое чувство, и впоследствии, когда она говорила о Мо­царте, в ее словах

звучала горечь разочарования.

Как в Мюнхене, так и в Мангейме Моцарту невозмож­но было оставаться без

определенного положения, а потому он не замедлил явиться к инспектору музыки,

графу Савиоли, который представил его курфюрсту. Мо­царт получил приглашение

играть при дворе и был при­нят чрезвычайно любезно всей курфюрстской семьей.

Моцарт попросил Савиоли выхло­потать ему место придворного композитора.

Моцарт, исполненный самых радужных надежд, каждый день бегал к графу в

ожидании ответа. Но ответ не приходил: курфюрст был слишком занят то охотой,

то придворными праздниками. Так, по крайней мере, объяснял Моцарту граф

Савиоли. На самом же деле про­тив него шла деятельная, хотя и скрытая

интрига, в ко­торой, как полагают, главную роль играл некий Фоглер, вице-

капельмейстер. Он ненавидел Моцарта за его гени­альность. Пока наш

путе­шественник оставался в Мангейме на положении гостя и частного лица,

музыканты относились к нему друже­любно; но лишь только до них дошли слухи,

что он хло­почет о месте при капелле, как в их сердце поднялась тревога, и

они употребили все усилия, чтобы удалить дерзкого и опасного соперника.

Интриганы убедили лег­коверного курфюрста, что Моцарт «не более, чем

шар­латан, изгнанный из Зальцбурга, потому что он ничего не знает, и что

следовало бы отправить его поучиться в Неаполитанскую консерваторию», прежде

чем давать ему какое-либо место. Граф Савиоли стал избегать Мо­царта. Наконец

ему удалось поймать графа, и вот через два месяца тщетных ожиданий он услышал

ответ: «К со­жалению — нет!» Бедному Моцарту пришлось покинуть Мангейм, чего

ему очень и очень не хотелось, и он ни­как не мог решиться уехать. Магнит,

приковывающий его к Мангейму, скрывался в пятнадцатилетней певице, красавице

Алоизии Вебер, к которой Моцарт почув­ствовал первую страсть. Алоизия была

дочерью перепис­чика нот Вебера, обремененного громадным семейством и

терпевшего крайнюю нужду. Она обладала необыкно­венно сильным красивым

голосом и в шестнадцать лет обещала сделаться знаменитостью. Моцарт писал ей

арии, заставляя ее разучивать их под своим руководством, давал ей уроки. Не

сознавал ли он сам сво­его увлечения или не желал в нем признаться отцу, но в

письмах своих он только восхищается ее пением, ничего не говоря о ее личности

и тщательно скрывая от отца свои чувства. Тогда старушка мать,

воспользовавшись временем, когда Мо­царт обедал, написала потихоньку отцу про

своего блуд­ного сына. Леопольд, не касаясь сердечной тайны сына, обратился к

его рассудку: «От твоего благоразумия и от твоей жизни зависит — остаться ли

посредственным му­зыкантом, которого забудет мир, или же сделаться

зна­менитым капельмейстером, имя которого сохранится в истории. Уезжай в

Париж—и немедленно!» Моцарт опомнился. «После Бога — сейчас отец! это было

моим девизом в детстве; при нем же я остаюсь и теперь»,— пи­сал он отцу. Как

ни горько ему было, но, покорный воле отца, он подчинил свою страсть

рассудку, простился со своими друзьями и уехал, обменявшись клятвами верности

с его возлюбленной.

Конечной целью их путешествия был Париж. Отец полагал, что этот всемирный

город отнесется к юноше-артисту так же радушно, как он отнесся когда-то к

ар­тисту-ребенку. На Париж возлагались самые большие надежды. На­ши путники,

пробыв в дороге четырнадцать дней, при­были в Париж 23 марта 1778 года. За

пятнадцать лет их отсутствия Париж во многом изменился, и, к особому

огорчению матери, цены на все увеличились вдвое. Из экономии им пришлось

взять скверную темную комна­ту в нижнем этаже, такую маленькую, что в ней не

мог­ло поместиться фортепиано. «Я чувствую себя довольно сносно,— пишет он

отцу,— но мне ни тепло, ни холодно, ничто меня не радует; что меня больше

все­го поддерживает, ободряет, так это мысль, что вы, доро­гой папа и дорогая

сестра, здоровы, что я — честный не­мец, и что если я не могу всего

высказать, то, по край­ней мере, могу думать то, что хочу; но вот и все». Его

состояние духа отразилось не только на содержании пи­сем, но даже на самом

почерке: он стал таким неразбор­чивым и небрежным, что отец счел нужным

прислать ему красиво написанный алфавит. Бедный юноша грустил в разлуке с

девушкой, которая своей красотой и талантом произвела такое сильное

впечатление на его воображе­ние; единственное утешение он находил в переписке

с Веберами, посредством которой получал известия об Алоизии и о том, что она

еще не нарушила своей клят­вы верности.

Моцарту нужно было устроиться в Париже, найти уроки, занятия, составить

знакомства. Как в первое свое пребы­вание, так и теперь он нашел себе главную

поддержку в лице своего друга и покровителя, барона Гримма. В Версаль, где в

то время жил двор, Моцарту не удалось попасть, но вместо этого Гримм старался

ввести его в знатные, богатые дома и дал ему письмо к графине Шабо. К

несчастию, выбор баро­на оказался очень неудачным: графиня выказала себя с

очень непривлекательной стороны. Когда Моцарт в на­значенный день явился к

ней, его заставили как не­счастного просителя ждать полчаса в громадной

нетоп­леной комнате. Наконец вышла графиня и предложила ему сыграть на

отвратительном клавесине, заявив, что другие ее инструменты в неисправности.

Скромный Мо­царт отвечал, что он с удовольствием исполнит ее жела­ние, но

просит графиню провести его в более теплую комнату, так как у него окоченели

руки от холода. «О да, вы правы!»—ответила хозяйка и, предоставив Мо­царта

самому себе, уселась с гостями за большой круг­лый стол и принялась рисовать,

не обращая ни малей­шего внимания на бедного музыканта, который сидел один,

вдали от всех, ежась от холода; окна и двери были открыты, все тело его

пробирала дрожь, зубы стучали, как в лихорадке, голова начинала болеть, но он

не ре­шался уйти, боясь обидеть Гримма. Так прошел целый час; наконец, чтобы

выйти из этого ужасного положения, Моцарт сел за несчастный клавесин и сыграл

вариации: его слушатели продолжали рисовать и болтать между собой, так что

Моцарт играл «для столов, стульев и стен».

Сыграв половину вариаций, он встал и хотел поки­нуть негостеприимный дом, но

хозяйка попросила его подождать возвращения ее супруга. Моцарту пришлось

ждать еще с полчаса, пока не явился хозяин дома. Он отнесся к своему гостю

иначе, выслушал его вниматель­но, и благодарный Вольфганг, забыв все

не­приятности, холод и дурной инструмент, стал играть «так, как я играю,

когда бываю в духе». Но кажется, это знакомство не принесло большой пользы

Моцарту, как и вообще на этот раз в Париже ему не везло, тем более, что он не

умел извлекать выгоды из своего положения и из своих знакомств. Гримм

доставил ему уроки у гер­цога де Гин Сам герцог играл на флейте, дочь же его

играла отлично на арфе (для них Моцарт написал свой концерт для флейты и

арфы, хотя и недолюбливал этих инструментов). С m-lle Гин Моцарт занимался

теорией; ученица его обладала исключительной памятью и была достаточно

даровита, судя по тому, что уже на третий урок она написала трехголосные

задачи. Отец хотел, чтобы она познакомилась с основ­ными правилами сочинения

и была бы в состоянии пи­сать маленькие вещи для обоих инструментов. Однако

Моцарт оказался слишком требовательным учителем; он наивно воображал, что

музыка должна даваться другим так же легко, как и ему, и выходил из себя из-

за того, что его ученица на четвертый урок не может написать менуэт: он

решил, что у нее нет идей, что она глупа, без­дарна и бестолкова. В конце

концов ему отказали, запла­тив за труды три луидора, которые он с

негодованием отверг.

Чем больше он жил в Париже, тем меньше Париж ему нравился. Единственную его

отраду составляли друзья: Гримм и знаменитый, хотя уже старый певец— Рааф, да

еще некоторые из его мангеймских товарищей, приглашенных участвовать в так

называемых Concerts spirituels—концертах, сходных с нашими симфони­ческими,

Через мангеймских артистов директор концер­тов, Легро, заказал Моцарту

приписать 4 новых хора к Miserere Гольцбауера, которые предполагалось в

скором времени исполнить. Эту крайне спешную работу Моцар­ту пришлось

сочинять в кабинете директора, что было очень стеснительно. Но никакие

препятствия не могли сдержать его творческой силы: хоры поспели вовремя и

вышли превосходными. Он снова принял предложение того же самого директора

написать симфонию для одного из концертов. Моцарт окончил ее необыкно­венно

скоро и сдал директору. Оставалось четыре дня для переписки. Но на другой

день Моцарт нашел ее не­переписанной на столе директора; он удивился, но

про­молчал. Через два дня он снова зашел—симфония со стола исчезла. Моцарт,

почуяв недоброе, стал искать в комнате и нашел ее в углу, под кипой старых

нот. При­творившись, что ничего не подозревает, он спрашивает Легро, отдана

ли его симфония для переписки. «Нет, я забыл»,— вот единственное объяснение,

которое он по­лучил, и симфония не была исполнена. Моцарт пред­полагал, что

здесь скрывалась интрига, главным участни­ком которой он считал итальянца

Камбини. Он писал отцу: «Если бы здесь у людей были уши, чтобы слышать,

сердце, чтобы чувствовать, и хоть какое-нибудь понятие о музыке — я бы над

всем случившимся посмеялся, но я окружен скотами и тварями (что касается

музыки)». Он перестал бывать у Легро, но впоследствии имел одно большое

удовлетворение: у Раафа он случайно встретил директора, который извинился в

своем дурном поступ­ке и попросил его написать новую симфонию. Моцарт не умел

питать к своим врагам ни вражды, ни злобы; он принял предложение и написал

симфонию, которая так и называется французской или парижской. Зала, в

кото­рой исполнялась в первый раз эта симфония, была на­звана впоследствии в

честь Моцарта залой «Pas de loup» — «Волчий шаг», что представляет перевод

слова Wolfgang (Вольфганг). Симфония прошла блестяще, имела громадный успех,

и обрадован­ный автор побежал после концерта в Пале-Рояль, уго­стил себя

мороженым, прочел по четкам молитву, как обещал, и, счастливый, вернулся

домой. Этой симфонией и ограничились его успехи в Париже. Ко всем же

неуда­чам присоединился последний и жестокий удар — поте­ря горячо любимой

матери. Старушке плохо жилось в Париже, где она проводила целые дни одна в

своей ка­морке, как в одиночном заключении. Продолжительные путешествия,

тяжелые условия их жизни, утомление над­ломили ее силы, и она слегла.

Четырнадцать дней и но­чей провел Моцарт у постели матери, моля Бога только

об одном: чтобы Он послал ей тихую кончину, а ему бы дал силы перенести удар

с покорностью и мужеством христианина. «Бог щедро даровал мне обе эти

ми­лости»,— писал он, и после смерти матери его первая за­бота была об отце и

сестре. Он весь трепетал при мыс­ли, что этот удар может повлечь за собою

смерть других любимых ему существ, и просил своего зальцбургского друга

Буллингера приготовить отца к печальному из­вестию, причем писал ему, что

мать почти безнадежна, что он сам готов ко всему и во всем видит волю Божию.

Когда же Моцарт получил ответ отца и увидел, что отец принял удар с

твердостью и смирением, то упал на ко­лени и благодарил Бога за эту новую

милость.

СЛУЖБА В ЗАЛЬЦБУРГЕ.

После смерти матери осиротелый Моцарт почувство­вал себя еще более одиноким в

Париже, да отец его и не желал, чтобы он оставался там без материнского

надзо­ра. Леопольд Моцарт теперь ясно видел, что Париж не оправдал

возложенных на него надежд, и потому, как только в Зальцбурге освободилось

место придворного органиста, он выхлопотал это место своему сыну и на­писал

ему, чтобы тот немедленно выезжал. В октябре 1778 года Моцарт оставил Париж

без сожаления, но с от­вращением думая о ненавистном ему Зальцбурге. Он писал

отцу, что принимает эту должность единственно из любви к нему и радуется

только тому, что будет жить вместе с дорогими ему отцом и сестрой. Ничто

другое не влекло его туда: жизнь в Зальцбурге после свободной, независимой,

хотя и тяжелой жизни в Париже казалась ему настоящим рабством; поэтому он

нисколько не то­ропился к месту своего назначения. Оставшись на не­сколько

дней в Страсбурге, Моцарт по просьбе друзей дал там два концерта, причем оба

раза играл в пустой и вследствие того холодной зале; первый концерт дал

при­были 3 луидора, второй — всего один. Но Моцарт менее всего думал о

деньгах; его радовало то, что на его кон­церт собрался весь цвет Страсбурге

кого музыкального мира, и раздавались такие восторженные и громкие

ап­лодисменты, как будто зала была битком набита. Моцарт увлекся и сверх

программы играл так много, что хвати­ло бы на целый концерт.

Из Страсбурга он поехал в дорогой его сердцу Мангейм, сгорая нетерпением

увидеть любимую девушку и осуществить так долго и тайно лелеемую мечту —

сде­лать ее своей женой. Но Алоизия, тогда уже придворная певица,

Страницы: 1, 2, 3, 4