Функциональные разновидности юридической речи

«просвеияным вниманием» подобно Урусову, а вторгался» в него, как на арену

борьбы, расточая удары направо и налево, волнуясь, увлекаясь) в вкладывая в

него чаяния своей мятежной души. И сел) в Урусове чувствовался прежде всего

талантливый адвокат, точно определивший и измеривший поле су дебют битвы,

то в Плевако, сквозь внешнее обличие защитника выступал трибун, и которому

мешала ограда конкретного случая, стесняв его взмах его крыльев со всей

присущею им силой.

Различно было и проявление особенностей их ораторского труда. Особенным

свойством судебных речей Урусова была выдающаяся рассудочность. Отсюда

чрезвычайная логичность всех его построений, тщательный авали данного

случая с тонкою проверкой удельного веса улики или доказательства, во

вместе с тем отсутствие общих начал и отвлеченных положений. Но зато на

этой почве он был искусный мастер блестящих характеристик действующих лиц я

породившей их общественной среды. Наряду с таким характеристиками блистал

его живой и подчас ядовитый юмор, благодаря которому пред слушателями, как

на экране волшебного фонаря, трагические и мрачные образы сменялись

картинками, заставлявшими невольно улыбнуться над человеческой глупостью и

непоследовательностью. Остроумные:

выходки Урусова иногда кололи очень больно, хотя он всегда знал в этом

отношении чувстве меры. Он был поэтому иногда очень горяч своих

возражениях, хотя всегда умел соблюсти вкус и порядочность в приемах. Я

помню, как- в роли обвинителя, возражая защитнику, усиленно напиравшему на

безвыходность денежного положения подсудимого, внушавшую, ему мысль

зарезать своего спутника, Урусов вдруг, в разгаре речи, остановился,

оборвав свои соображения, замолк, в каком-то колебании — и перешел к другой

стороне дела. Во время перерыва заседания, на мой вопрос о том, что значила

эта внезапная пауза? не почувствовал ли он себя, дурно? — он отвечал: «Нет!

не то,— но мне вдруг чрезвычайно захотелось сказать, что я совершенно

согласен С защитником в том, что подсудимому деньги были нужны. до

зарезу,—и я не сразу справился с собою, чтобы не, допустить себя до этой

неуместной игры слов»...

Но: если речь Урусова пленяла своей выработанной, стройностью, то зато ярко

художественных. образов в ней было мало: он слишком тщательно анатомировал

действующих лиц и самое событие, подавшее повод к процессу, и заботился о

том, чтобы точно следовать начертанному им заранее фарватеру. Из этого

вытекала некоторая схематичность, проглядывавшая почти во всех его речах и

почти не оставлявшая места для ярких картин, остающихся в памяти еще долго

после того, как красивая логическая постройка выводов и заключений уже

позабыта.

И совсем другим дышала речь Плевако. В ней, всегда над житейской

обстановкой дела, с его уликами и доказательствами, возвышались, как маяк,

общие начала, то освещая путь, то помогая его отыскивать. Стремление

указать внутренний смысл того или иного явления или житейского положения

заставляло Плевако брать краски из существующих поэтических образов или

картин или рисовать их самому с тонким художественным чутьем и, одушевляясь

ими, доходить до своеобразного лиризма, производившего не только сильное,

но иногда неотразимое впечатление. В его речах не было места юмору или

иронии, но часто, в особенности, где дело шло об общественном явлении,

слышался с трудом сдерживаемый гнев или страстный призыв к негодованию. Вот

одно из таких мест в речи по делу игумений Митрофании:

«Путник, идущий мимо высоких стен Владычного монастыря, вверенного

нравственному руководительству этой женщины, набожно крестится на золотые

кресты храмов и думает, что идет мимо дома Божьего, а в этом доме утренний

звон. подымает настоятельницу и ее слуг не на молитву, а на темные дела!

Вместо храма — биржа, вместо молящегося люда — аферисты и скупщики

поддельных документов, вместо молитвы — упражнение в составлении вексельных

текстов, вместо подвигов добра — приготовление к лживым показаниям — вот

что скрывалось за стенами. Выше, выше стройте стены вверенных вам общин,

чтобы миру было не видно дел, которые вы творите под покровом рясы и

обители!» Некоторые из его речей блистают не фейерверком остроумия, а

трещат и пылают, как разгоревшийся костер. «Подсудимая скажет вам,—

кончается та же речь:—да, я о многом не знала, что оно противозаконно. Я

женщина.— Верим, что многое, что написано в книгах закона, вам неведомо. Но

ведь в этом же законе есть и такие правила, которые давным-давно приняты

человечеством как основы нравственного и Правового порядка. С вершины

дымящегося Синая сказано человечеству: «Не укради»... вы не могли не знать

этого, а что вы творите? — Вы обираете до нищеты прибегнувших к вашей

помощи. С вершины Синая сказано: «Не лжесвидетельствуй»,— а вы посылаете

вверивших вам свое спасение инокинь говорить неправду и губите их совесть и

доброе имя. Оттуда же запрещено всуе призывать имя Господне, а вы, призывая

Его благословение на ваши подлоги и обманы, дерзаете хотеть обмануть

правосудие и свалить с себя вину на неповинных. Нет, этого вам не удастся:

наше правосудие молодо и сильно, и чутка судейская совесть!»

Из этих свойств двух выдающихся московских ораторов вытекало и отношение их

к изучению дела. Урусов изучал дело во всех подробностях, систематически

разлагая его обстоятельства на отдельные группы по их значению и важности.

Он любил составлять для себя особые таблицы, на которых в концентрических

кругах бывали изображены улики и доказательства. Тому, кто видел такие

таблицы пред заседанием, было ясно, при слушании речи Урусова, как он

переходит в своем анализе и опровержениях постепенно от периферии к центру

обвинения, как он накладывает на свое полотно сначала фон, потом легкие

контуры и затем постепенно усиливает краски. Наоборот, напрасно было бы

искать такой систематичности в речах Плевако. В построении их никогда не

чувствовалось предварительной подготовки и соразмерности частей. Видно

было, что живой материал дела, развертывавшийся передним в судебном

заседании, влиял на его впечатлительность и заставлял лепить речь дрожащими

от волнения руками скульптора, которому хочется сразу передать свою мысль,

пренебрегая отделкою частей и по нескольку раз возвращаясь к тому, что ему

кажется самым важным в его произведении. Не раз приходилось замечать, что и

в ознакомление с делами он вносил ту же неравномерность и, отдавшись

овладевшей им идее защиты, недостаточно внимательно изучал, а иногда, и

вовсе не изучал подробностей. Его речи по большей части носили на себе след

неподдельного вдохновения. Оно овладевало им, вероятно, иногда совершенно

неожиданно и для него самого. В эти минуты он был похож на тех русских

сектантов мистических вероучений, которые во время своих радений вдруг

приходят в экстаз и объясняют то тем, что на них «дух накатил». Так

«накатывала» и на Плевако. Фактическая сторона речи Плевако была, как и

пологая ожидать, по перекрестному допросу, доводы слабы, но зато картина

родней, благоухала , благодаря творениям легкомысленной доверчивостью -так

часто переходит в преступное пособничестве, была превосходна. Заключая свою

загадку.

Различно было и отношение каждого из них к великим благам судебной реформы.

Для Урусова — эападноевропейца в душе — Судебные уставы были сколком и

проявлением одной из сторон дорогой его мечтам и еще не испытанной нами

западной политической жизни, а суд присяжных являлся учреждением, пред

которым, за неимением лучшего, можно было проявить свой ораторский талант и

блеск своего общего образования. Для Плевако—Судебные уставы были

священными вратами, чрез которые в общественную жизнь входила пробужденная

русская мысль и народное правосознание. Для него суд присяжных являлся не

только чем-то, напоминавшим старину, но и исходом для народного духа,

призванного проявить себя .в вопросах совести и в защите народного

мировоззрения на коренные начала общественного уклада, Поэтому он гораздо

больше, чем Урусов, изучал .Судебные уставы, вникая в нравственное и

историческое содержание их, отдельных частей и рассыпая в своих судебных

речах и кассационных аргументах глубокие по, мысли, прекрасные по форме,

определения значения и внутреннего смысла .наших процессуальных институтов.

Его взгляды и теории не всегда можно было разделить: проза буквы закона

иногда лишала возможности согласиться с увлекательностью его положений и с

его восторженными надстройками над Судебными уставами. Не думаю, однако,

чтобы ему можно было когда-либо сделать упрек,, обращенный мною однажды в

шутливой форме к Урусову, и который он впоследствии добродушно вспоминал в

своих письмах ко мне. «Поменьше бы таблиц, побольше бы уставов»,— сказал я

,ему, председательствуя в одном большом деле и рассматривая в перерыв

заседания его излюбленные таблицы, концентрических кругов. Теоретически

ставя суд присяжных очень высоко, Урусов не верил ни в их непогрешимость,

ни в свойственный им здравый смысл... Он допускал это лишь постольку,

поскольку был согласен с приговором; в противном случае в речах и

кассационных жалобах своих он не особенно скупился на ироническую критику

не всегда удачных по форме ответов присяжных на поставленные им вопросы. Да

и в речах его довольно часто и не без пользы для дела звучало поучение

присяжным, конечно, более талантливое, чем то, которое давалось обыкновенно

в бесцветных «руководящих напутствиях» председателей. В его речах к

присяжным :

всегда сквозило широкое образование человека, знакомого в главных чертах с

правовыми вопросами, который популяризировал свой взгляд на дело в целях

влияния на собравшихся пред ним случайных людей, к низшей степени

разнообразного развития которых он искусно приноровлял изложение хода

своего мышления.

Иным было отношение к присяжным Плевако — отношение, если можно так

выразиться, проникновенное и подчас умиленное. Для него они были указанные

судьбою носители народной мудрости и правды. Он был далек от поучения их и

руководства ими. Не отделяя себя от них, он входил своим могучим словом в

их среду и сливался с ними в одном, им возбужденном, чувстве, а иногда и в

вековом миросозерцании.

Не похоже было у них и начало их судебной карьеры. Плевако сразу пошел на

адвокатскую деятельность и приобретал известность понемногу. Урусов вначале

искал службы, готов был стать судебным следователем, и лишь счастливая

судьба, в лице прокурора судебной палаты, убоявшегося его молодости и

неопытности, не дала заглохнуть его силам в провинциальной глуши и толкнула

его в адвокатуру. Но зато здесь его с первых же шагов ждал огромный,

неслыханный дотоле, успех. Войдя в залу судебного заседания Московского

окружного суда по делу Мавры Волоховой, обвиняемой в убийстве мужа, как

скромный кандидат на судебные должности, назначенный защищать, он вышел из

нее сопровождаемый слезами и восторгом слушателей и сразу повитый славой,

которая затем, в течение многих лет, ему ни разу не изменила. Я был в

заседании по этому делу и видел, как лямка кандидатской службы, которую был

обречен тянуть Урусов, сразу преобразилась в победный лавровый венок.

Несмотря на сильное обвинение, на искусно сопоставленные улики и на

трудность иного объяснения убийства, чем то, которое давалось в

обвинительном акте, Урусов восторжествовал на всех пунктах. Нет сомнения,

что ему приходилось во время его долгой адвокатской карьеры говорить речи,

не менее удачные и, быть может, гораздо более обработанные. Но. конечно,

никогда не производил он своим чарующим голосом, изящной простотою речи,

искренностью тона и силою критического анализа улик более сильного

впечатления. Им овладело вдохновение судебной борьбы, развитое и

обостренное глубоким убеждением в правоте дела. Это слышалось, это

чувствовалось. Умное, но некрасивое лицо его, с широким носом, засветилось

внутреннею красотою, а сознание своей силы и влияния на слушателей окрылило

Урусова, и речь его летела, ширясь, развиваясь и блистая яркими вспышками

находчивости и остроумия. Когда он кончил и суд объявил перерыв, публика

довольно долго сидела тихо и молчаливо, как будто зачарованная. Прокурор не

возражал, председательское слово было кратко, и присяжные недолго

совещались, чтобы произнести оправдательный приговор. Когда подсудимая была

объявлена свободной, публика дала волю своему восторгу. Волохову окружили,

давали ей деньги, поздравляли. На Урусова сыпались ласковые слова, приветы,

к нему протягивались руки, искавшие его рукопожатия, и я сам видел простых

людей, целовавших его руку. Вчерашний скромный аспирант на должность

следователя где-нибудь в медвежьем уголке с ее разъездами. ночевками в

волостных правлениях или у станового, с ее невидимой кропотливой работой и

однообразием, со вскрытиями и осмотрами, не глядя ни на какую погоду,—

сразу занял выдающееся —. и надолго первое в Москве — место в передовых

рядах русской адвокатуры, которая праздновала тогда свой медовый месяц.

Речь Урусова по делу Волоховой уподобилась звукам индийского гонга, которые

растут и усиливаются по мере того, как расширяется объем их волнообразного

движения. Впечатление от нее, вызываемые ею мысли о невиновности подсудимой

и страстное желание ее оправдания нарастали все более и более во время

судебной процедуры, следовавшей за речью, и накоплялись, как электрический

заряд в огромной лейденской банке. Слова: «Нет, не виновна!»—разрядили эту

банку в одном общем взрыве восторга и умиления. На другой день весь город

говорил об успехе Урусова, дела одно другого интереснее посыпались как из

рога изобилия — и он стал часто выезжать в провинцию для уголовных защит.

Из московских его дел в первые месяцы его деятельности многим осталось

памятным дело о со противлении и Противодействии властям, по которому

обвинялся кондитер Морозкин, не хотевший допустить полицейских чинов к-

осмотру торгового помещения, который он считал несогласным с законом. Дело

в сущности сводилось к оскорблению на словах, но ему почему-то была придана

суровая окраска и значение «признака времени», будто бы состоявшего в

колебании авторитета власти. Урусов необыкновенно искусно воспользовался

присущим ему юмором,— под мягким по форме прикосновением которого иногда

чувствовалось острое жало,—-чтобы обратить в шутку грозные очертания

обвинения против Морозкина. Сказав в самом приступе в своей речи: «Господа

присяжные! Такого-то числа в Москве случилось необыкновенное- происшествие:

кондитер Морозкин арестовал почти всю московскую полицию!» и т. д., он

продолжал все в том же строго выдержанном тоне. В большинстве случаев судьи

относились с особым .вниманием к речам Урусова и признавали, что талант

имеет право иногда расправить свои крылья за пределы - условных и

формальных рамок. Люди разного склада, Урусов и Плевако, встретились через

несколько лет Рязани на громком процессе, где перед присяжными предстали

принадлежавшие к высшему местному обществу полковник и его возлюбленная,

употребившие средство, чтобы погасить- молодую жизнь, или данную и

обличавшую Их близость. Это был бой гигантов слова: защита одной

противоречила защите другого, так как обвиняемые складывали не только

тяжесть своего поступка, но и побуждения к нему друг на друга. Трудно

отдать преимущество в этом состязании кому-либо из двух бойцов. Все, что

могли дать красота, блеск я архитектурная гармония изложения и даже мало

свойственный Урусову пафос для того, чтобы «склонить непокорную выю

обвиняемого под железное ярмо уголовного законодательства—все это было дано

Урусовым..

Две точки зрения существуют на уголовную защиту. Она есть общественное

служение,— говорят одни. Уголовный защитник должен быть, по словам

Квинтилиана, «муж добрый, опытный в слове», вооруженный знанием и глубокой

честностью, бескорыстный и независимый в убеждениях, стойкий и солидарный с

товарищами; он правозаступник, но не слуга своего клиента и не пособник ему

в стремлении уйти от заслуженной кары правосудия;

он друг, он советчик человека, которым, во его мнению, или виновен вовсе

или вовсе не так и не в том виновен, как я в чем его обвиняют. Не будучи

слугою клиента, он, однако, в своем общественном служении — слуга

государства, и вта роль почтенна, так как нет такого преступника » падшего

человека, в котором безвозвратно был бы затемнен человеческий образ и по

отношению к которому было бы совершенно бесполезно выслушать слово

снисхождения. Уголовный защитник,— говорят другие,— есть производитель

труда, представляющего известную ценность, оплачиваемого в зависимости от

тяжести работы и способности работника. Как для врача в его практической

деятельности не может быть дурных в хороших людей, заслуженных и

незаслуженных болезней, а есть больные, страдания которых надо облегчить,

так и для защитника нет чистых к грязных, правых и неправых дел, а есть

лишь даваемый обвинением повод противопоставить доводам прокурора всю силу

и тонкость своей диалектики, служа ближайшим интересам клиента и ее

заглядывая на далекий горизонт общественного блага.

. Элемент общественного служен— преобладал в деятельности Плевако. Он

отдавал нередко оружие своего сильного слова на защиту «униженных и

оскорбленных», на предстательство за бедных, слабых и темных людей,

нарушивших закон по заблуждению или потому, что с ними поступили хотя и

легально, но «не по Божью». Достаточно вспомнить дело о расхищении капитала

киевских старообрядцев или знаменитое дело плеторических крестьян,

выступление по которому Плевако было, по условиям и настроениям того

времени, своего рода гражданским подвигом. Он являлся и в роли обвинителя,

когда за спиною отдельных личностей виднелся такой порядок вещей, которому

в интересах общественного добра надо было наносить, выражаясь словами Петра

Великого, «немилостивые побои». Таковы две его речи по делу игумений

Митрофании, и в особенности вторая, напоминающая широкую и быструю реку,

уносящую возражения противника, как брошенные в нее ветви. Урусов был

скорее врач у постели больного, тот врач, который. иногда, приложив все

свое искусство к лечению и достигнув блестящего исцеления, едва ли особенно

желает продолжения отношений личного знакомства с вырванным им из когтей

болезни. Но ни один из них не подавал повода к справедливой тревоге,

Которая возникает в тех, к счастью, довольно редких случаях, когда защита

преступника обращается в оправдание преступления, причем потерпевшего и

виновного, искусно извращая перспективу дела, заставляют поменяться ролями.

Оба оратора также совершенно свободны были в своей деятельности от упрека в

том, что они приносят действительно интересы обвиняемого в жертву

эгоистическому желанию возбудить шумное внимание к своему имени ,и

человека, а иногда и самый суд присяжных обращают в средство для своих

личных рекламных целей. Не они искали громких и сенсационных дел: их искали

эти дела...

Свойства дарования и приемы работы Урусова были слишком индивидуальны,

чтобы создать ему учеников. Могли быть только подражатели, да и то, если бы

судьба их одарила и физически так же, как их образец. Но подражать Плевако

было, по моему мнению невозможно, как нельзя подражать вдохновению. Такое

подражание всегда звучало бы фальшиво и резало бы ухо, не достигая сердца.

Но учеников он создал в смысле уменья подниматься от частного к общему и

идти не только по прямой линии логических размышлений, но и к окружности по

всем радиусам бытового и общественного явления во всей его цельности.

Так шли они — Урусов и Плевако,— разделяемые взглядами, приемами и

симпатиями, сходясь и расходясь, ' в течение долгих лет с достоинством неся

службу слову, которая привлекла их к себе на яркой заре Судебных уставов и

которой они остались верны, когда для этих Уставов наступили сумерки,

предвещавшие недалекую тьму. Урусов не дожил до начала перерождения

законодательного строя России и был лишен возможности воскликнуть вместе с

Пушкиным, которого он — тонкий критик — сознательно любил и изучал: «Да

здравствует разум, да скроется тьма!». Да и вообще, несмотря на блестящий

успех первых шагов его деятельности, судьба не была милостива к Урусову, и

он много выстрадал в жизни. Вынужденное бездействие, вследствие

административной ссылки в Венден в самом разгаре блестящей деятельности; не

могло не отразиться на его душевных силах. Медленное завоевание прежнего

положения, причем он должен был пройти искус пребывания в прокурорском

надзоре и сопряженную с этим иерархическую подчиненность, стоило ему много.

Когда он снова сделался адвокатом, у него уже не было бодрых молодых сил и

подкупающей молодой отваги. Житейский опыт принес много разочарований и

ничего не дал для дальнейшего развития таланта. Наставшая затем жизнь в

Москве в среде друзей и любимых занятий литературой, искусством,

коллекционерством, устройством своего home' могла бы дать позабыть грустные

года насильственного молчания и искания исхода в мелкой журнальной работе.

Но медленно, беспощадно и неотвратимо подкрался недуг и подточил его силы.

Отняв устойчивость в ногах и слух, он сжал его а объятиях жестоких мучений,

заставлявших этого человека, так любившего жизнь, жадно ждать смерти, как

«небытия». Нет сомнения, что,. доживи он до наших представительных

учреждений, он занял бы в них видное место в ряду" прогрессивных деятелей.

В его речах блистали бы уместные и умные цитаты, хорошо продуманные

исторические примеры, тонкие ir остроумные сравнения, стрелы его иронии

больно задевали бы тех, на кого они направлялись, и веселили бы

единомышленников, а

по национальным и религиозным вопросам он, конечно, подымался бы на высоту

общечеловеческих начал и гуманности. В его словах звучали бы подчас протест

и сарказм Вольтера. Но едва ли ему довелось бы проявить большое влияние:

политическое красноречие совсем не то, что красноречие судебное. В

основании последнего лежит необходимость доказывать и убеждать, то есть,

иными словами, необходимость склонять слушателей присоединиться к своему

мнению. Но политический оратор немногого достигнет, убеждая и доказывая.

Для этой роли был создан Плёвако. Уже больной и слабый, он успел произвести

впечатление своею речью и уловить единодушное настроение нижней палаты

своим предложением «выйти из рубашки ребенка и облечься в тогу мужа».

Политическая речь должна представлять не мозаику, не поражающую тщательным

изображением картину, не изящную акварель, а резкие общие контуры и

рембрандтовскую светотень. Легкий, но неотлучный скептицизм мешал бы в этом

Урусову, и, наоборот, мне думается, что когда нужно было бы передать

слушателям свою горячую веру и зажечь пламя в их душах,— одним словом,

когда нужно было бы явиться не вождем единомышленных взглядов, но вождем

сердец, Плёвако был бы трудно заменим. Судьба замкнула его уста при первом

шаге в обетованную землю, открывшуюся перед ним. Но уже и в том, что она

открылась его взору, для человека его поколения было счастье. Русский

человек до мозга костей, неуравновешенный и размашистый по натуре, мало

читавший, но много думавший, глубоко религиозный, знаток и любитель

Писания, он был типическим выразителем своей родины и москвичом «с ног до

головы». И в то время, когда в мечтах об отдыхе у европейца Урусова,

толкователя и поклонника Флобера, мастерски говорившего по-французски я с

успехом выступавшего пред Парижским судом в шапке и тоге адвоката,

вероятно, носились весело озаренные солнцем Елисейские поля Парижа,

оживленные движением пестрой, изящной толпы, мысли Плёвако неслись на

Воробьевы горы, витали вокруг старых стен и башен Девичьего монастыря и

упивались воспоминанием о вечернем звоне «сорока сороков».

Их обоих уже нет. Они ушли, оставив по себе яркую и живую память в истории

русской адвокатуры и в тех, кто мог лично в них вглядеться и к .ним

прислушаться. Мы живем в серое время; серые, лишенные оригинальности, люди

действуют вокруг нас и своею массой затирают немногих выдающихся людей. Но

эта полоса должна пройти! Урусов и Плёвако был» для своих современников

людьми, показавшими, какие способности и силы может заключать в себе

природа русского человека, когда для них открыт подходящий пуп». Провидение

ведет нашу родину дорогою тяжелых испытаний, на пути к проявлению сил. и

способностей понемногу все-таки расширяются.

„-.Если вы хотите людям, которые не готовятся быть ораторами, дать понятие

о том, что такое красноречие, а людям, которые хотят быть ораторами, дать

средство к изучению красноречия, — то не пишите риторики, а переберите речи

известных ораторов всех народов и всех веков, снабдите их подробной

биографией каждого оратора, необходимыми историческими примечаниями — и вы

окажете этой книгой великую услугу и ораторам и не ораторам"

В. Г. Белинский.

4. Заключение

Прокурор и адвокат принимают непосредственное участие в рассмотрении судом

большинства уголовных и многих гражданских дел. Задача прокурора при

рассмотрении уголовного дела состоит в показывании факта, события

преступления и виновности данного лица в его совершении (если, конечно, по

мнению государственного обвинителя, к этому имеются достаточные объективные

основания. Адвокат призван оказать квалифицированную юридическую помощь

привлеченному к уголовной ответственности лицу. Прокурор и адвокат излагают

свои соображения в отношении данного преступления в устных выступлениях на

суде, причем эта часть судебного разбирательства (прения сторон) занимает

важное место в процессе рассмотрения и разрешения уголовного дела.

В своих речах обвинитель и защитник всесторонне рассматривают событие

преступления, указывают на его общественно опасный для социалистического

государства характер, анализируют последствия, вызванные преступным

деянием, дают глубокую оценку личности виновного. Все это в совокупности

оказывает огромное воспитательное воздействие как на подсудимого, так и на

присутствующую в суде аудиторию, помогает гражданам осознать и оценить

рассматриваемое судом преступное деяние, сделать правильные выводы о

сущности и причинах данного "явления и необходимости-борьбы с ним.

Следовательно, речи сторон в суде, как и весь процесс судебного

разбирательства дела, имею большое воспитательное значение.

Однако значение судебных речей сторон в процессе не ограничивается только

этим.

Однако не всякая судебная речь может вызвать указанные последствия. Только

та судебная речь, которая правильно построена, глубока по смыслу,

убедительна и четка по содержанию, стройна и грамотна, может содействовать

в полной мере правосудию.

Однако практическое осуществление этого пожелания затрудняется в связи с

отсутствием в настоящее время возможностей приобретения этих произведений,

так как судебные речи русских юристов давно уже не переиздавались.

Настоящий Сборник представят собой попытку в известной мере восполнить

указанный пробел.

к закону; как бы хороши ни были законы, но там, где власть государства

сама будет относиться к ним поверхностно; где представители ее, вместо

осуществления закона, будут действовать по своему произволу и

злоупотреблять дарованной им властью; где гражданин будет знать, что норма

деятельности определяется не законом, существующим только proforma, а

усмотрением лиц. «власть имущих», там не может быть истинной свободы,

истинного порядка и того, что

составляет поддержку всякого общества —уважения к закону. Власть не может

требовать уважения к закону, когда сама его не уважает: граждане вправе

отвечать на ее требования: «врачу, исцелись сам».

Список литературы:

1. Кони А. Ф. «Избранные произведения» 1 том , М 1959г

2. Иванина Н.Н «Профессиональная речь юриста» 1997 г

3. Выдри М. М «Судебная речь известных юристов» 1956г

4. Кони А.Ф. Избранные произведения 1980г

1.ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ РАЗНОВИДНОСТИ ЮРИДИЧЕСКОЙ РЕЧИ 1

1.1Официально-деловой стиль 1

1.1.1Функции официально-делового стиля 1

1.1.2 Стилевые и языковые черты официально-делового стиля 2

1.2. Научный стиль 4

1.2.1 Функции и стилевые черты научного стиля 4

1.2.2 Языковые характеристики научного стиля 4

1.2.3 Подстили научного стиля 5

1.3 Публицистический стиль 6

1.3.1 Функции и стилевые черты публицистического стиля 6

1.3.2 Языковые средства публицистического стиля 7

1.4 Разговорная речь 8

1.4.1 Стилевые и языковые характеристики разговорной речи 8

1.4.2 Разговорные структуры в речи юриста 9

2. Чем отличается речь юриста от других речей 10

2.1 Точность словоупотребления 10

2.2 Лексическое значение слова 10

2.3 Сочетаемость слов 11

2.4 Речевые ошибки, связанные с веточным выбором слова 12

2.5 Профессиональная юридическая лексика 12

2.6 Юристы о терминологии уголовного закона 13

2.7Понятие термина. Его характеристики 13

2.8 Грамматическое оформление терминов 14

2.9 Оценочная лексика в составе терминов 15

2,10 Типы полисемии 15

2.11 Многозначные слова в речи юриста 16

2.12 Сочетаемость многозначных слов 17

2. 13 Ошибки, связанные с употреблением многозначных слов 17

2.14 Омонимы 17

3. Чем отличается судебная речь от юридической. 18

3.2 Сравнительная речь двух юристов 21

4. Заключение 27

Список

литературы..................................................................

......................................29

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5