Внутренний человек в русской языковой картине мира

p> 3.Наш материал позволяет выделить и систематизировать основные семантико-синтаксические пропозитивные модели как средства образной репрезентации явлений внутренней жизни человека. Представлены пространственно характеризующие модели (в этих моделях внутренний человек характеризуется за счет приписывания ему конкретного пространственного признака, названного предикатом с первичным дименсиональным или дистанционным значением, или в результате уподобления внутреннего мира человека некоторому предмету, имя которого коннотирует определенные пространственные признаки); модели локализации, хранения, бытия психических феноменов (модели организуются номинациями предикатов и пространственных определителей – целостных или частичных наименований человека, причем прагматически (аксиологически) значимыми в этих моделях являются оппозиции заполненность - незаполненность «вместилища»; наличие – отсутствие уникальных органов «душевной» жизни. Упомянутым статическим образным семантическим моделям противостоят пропозитивные модели движения / перемещения, представляющие динамический аспект пространственных отношений субъектов и объектов внутреннего мира. Для семантической интерпретации явлений психики в рамках упомянутых образных субкатегориальных моделей пространственного перемещения значим дифференциальный признак
«произвольность – непроизвольность» описываемых состояний человека,
«замкнутость – открытость» квазипространств (переход вовне / извне).

Глава 3. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал

актантных семантических категорий как способов

языковой репрезентации внутреннего человека

3. 1. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал семантической категории и субкатегории субъекта

В структуре пропозиции высказываний о внутреннем человеке выделяется два обязательных смысловых компонента, формирующих денотативную ситуацию: лицо
+ приписывамое ему психическое состояние (действие, качество, реакция), подвергающуюся в процессе формирования речевого сообщения определенной понятийно-языковой интерпретации. Наш материал показывает, что образная пропозитивно-событийная структура значительного числа речевых сообщений о внутреннем человеке организуется при помощи непространственных актантных семантических категорий, обозначающих различных, активных и неактивных,
«участников» ситуации – субъекта, объекта и инструмента.

Реальным (так называемым денотативным) субъектом описываемых в речи психологических ситуаций является человек, и именно ему приписываются разнообразные эмоции, чувства, мысли, желания. Даже не будучи вербализованным в высказывании, субъект состояния (внутренний человек) неизменно остается смысловым компонентом пропозиции: он подразумевается, на него указывают личные окончания глаголов (Люблю его; Тебя не поймешь), контекст (Я проводил гостей, оглядел опустевшую комнату. И вдруг стало так тоскливо).

Образно-ассоциативный потенциал категории субъекта внутреннего мира человека. Замечено, что вербализация рассматриваемого смыслового компонента пропозиции осуществляется одним из двух лексико-грамматических способов - целостно-субъектным и частично-субъектным, противопоставленных друг другу как прямой и косвенный (метафорический, метонимический)
(Цейтлин 1976; Телия 1987; Арутюнова 1999; Одинцова 2000; Седова 2000(.

Субкатегория целостного внутреннего человека объединяет высказывания, в которых субъект состояния назван прямо - именем или именной группой:
Коткин устал, и в нем накапливалось странное, тяжелое раздражение… (К.
Булычев. Глаз); Княжна любила его, он это знал; любила самого без титулов, любила Петра Алексеевича Романова (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим)).

Субкатегория частичного внутреннего человека объединяет высказывания, в которых реальный субъект состояния (человек) метонимически замещен партитивом, называющим одну из его «частей», формирующих представление об анатомическом составе человека. Органы психической жизни (сердце, мозг, душа, совесть и др.), функционирование которых обеспечивает, с точки зрения наивного сознания, протекание определенных психические процессов, выступают в качестве ипостасей внутреннего человека и становятся, благодаря семантико- синтаксическому приему «расщепления духовного «Я» человека», особым предметом его внутренней рефлексии, предметом относительно автономным и как бы наблюдаемым со стороны» [Одинцова 2000: 16]. Отчужденные от человека
«части» выступают в роли одного из персонажей сообщения наряду с реальным субъектом состояния или в роли его метонимического заместителя, ср.: Он тоскует – Душа его тоскует; Меня посетила мысль – Мысли пришли мне в голову; Ее терзает страх – Страх терзает ее душу; Он полюбил – В сердце его пробудилась любовь. См. Ппимеры реализации частично-субъектного способа репрезентации внутреннего человека в речи: Старому сердцу не под силу ждать и ждать удара невесть откуда (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим.); Память отбросила все тягостное, обыденное и явила им прошлое очищенным и возвышенным (В. Токарева. Центр памяти); Ему [В. Высоцкому. - Е.К.] скучно, он прожил жизнь Жеглова, его творческое нутро требует нового… (из газ. интервью со С. Говорухиным).

В высказываниях с частично-субъектной репрезентацией внутреннего человека регулярно используется понятие души, которая, в отличие от прочих органов внутренней жизни человека, имеющих достаточно узкую «специализацию»
(ум – думать, понимать; память – запоминать, припоминать; сердце – чувствовать и т. д.), является средоточием всей внутренней жизни человека.
Ее роль «не сводится к функционированию в качестве вместилища чувств»
[Шмелев 2002: 315] – «душа – в общенародном языке – и чувствует, и мыслит»
[Одинцова 2000: 17]. Отождествляясь с личностью человека, с его внутренним
«я», с его сущностью [Урысон 1995: 4], душа легко занимает позицию целостного субъекта внутреннего состояния. Ей противостоит дух, особый компонент внутреннего мира личности – сверхлегкая нематериальная субстанция, которая, будучи частицей нематериального, высшего, потустороннего мира внутри человека, ассоциируется с началом жизни в целом
(см. выражения со значением конца человеческой жизни: испустить дух, дух вон), но ни с каким бы то ни было психическим процессом [Урысон 1999].
(«Анатомические» признаки понятия дух обнаруживаются лишь в некоторых устойчивых выражениях, указывающих на его тесную связь с процессом дыхания, ср.: затаить дух – затаить дыхание, перевести дух – перевести дыхание, дух захватывает – дыхание захватывает). Таким образом, духу отказано в статусе функционирующего внутри человека органа психики (Е.В. Урысон, А.Д.
Шмелев). Лишенный определенной функциональной нагрузки, связанной с психическим, дух, «в отличие от души, не мыслится как средоточие внутренней жизни человека, не отождествляется с личностью субъекта» [Урысон 1999: 20] и, следовательно, не может выступать в качестве метонимического заменителя человека (Мне радостно – Моей душе радостно - ?? Моему духу радостно; Я тоскую – Душа тоскует - ?? Мой дух тоскует, Я хочу чего – Моя душа просит чего – ?? Дух просит / хочет чего; У меня тоска – На душе / в душе тоска -
?? В духе / на духе тоска). (Позиция субъекта для слова «дух» возможна лишь в тех случаях, когда последнее означает бесплотное существо из потустороннего мира, сверхъестественную субстанцию (абсолютный дух, дух добра, злой дух, духи леса и др.), то есть не имеет отношения к составу внутреннего человека.)

Внутренний человек, репрезентированный одной из указанных ипостасей – как целостный или частичный – включен в систему более частных семантических субкатегорий. Так, в зависимости от пространственно-временной дистанцированности субъекта состояния от субъекта речи, определяемой автором высказывания, выделяются такие категориальные смыслы, как инклюзивность и эксклюзивность (термины предложены авторским коллективом кн.: (Золотова, 1998(), формирующие субкатегорию включенности.

В высказываниях, маркированных по признаку инклюзивности (от англ. inclusive – содержащий, включающий), состояние представлено как переживаемое: говорящий отождествляется с мыслящим, чувствующим субъектом
(или его метонимическим представителем) – они имеют одного референта, ср.:
Я радуюсь; (Мое) сердце радуется; Мне радостно и т. д. В высказываниях с обобщенно-личным значением описываемое внутреннее состояние представлено не просто как инклюзивное, но и как узуальное, типичное, закономерное, повторяющееся. Оно приписывается различным лицам, включая самого говорящего, адресата и любого другого человека. Внутренний человек в таких сообщениях обычно обозначен именем (именной группой), называющим не индивидуализированного представителя множества субъектов (человек, молодые, влюбленные и т.п.) или указывающим на них (кванторами типа все, всякий, каждый из нас, один из нас), ср: Там бережно хранятся исследуемые рукописи и даже личные вещи, принадлежащие давно почившим, от одних имен которых не может не забиться всякое русское сердце (А. Битов. Пушкинский дом); Но вот формируется образ [идеального партнера. – Е.К.] и начинается чистая химия, в просторечье называемая романтической любовью. Влюбленные в этот период испытывают чувство Икара, впервые поднявшегося в воздух (из газ.); Не всякому болезнь чужая в сердце входит, не всякого в жалость вводит (посл.).

В неопределенно-личных конструкциях решающим является наличие лексических элементов, указывающих на говорящего и позволяющих отнести его к числу субъектов состояния, ср.: Вам рады. – В моем доме (в нашей семье)
Вам рады. (Вероятнее всего, что именно во втором случае говорящий разделяет радость третьих лиц.)

В высказываниях, маркированных по признаку эксклюзивности (от англ. exclusive – исключительный, составляющий исключительную принадлежность), состояние представлено как наблюдаемое со стороны и интерпретируется так, как это сделал бы субъект состояния, заглянув внутрь другого человека и обнаружив недоступное для других – то, что происходит в душе, сердце, уме
(Он радуется; Его сердце радуется; У него радость). Субъект речи в данном случае не совпадает с денотативным субъектом, но выступает как всевидящий и всезнающий наблюдатель.

В тех случаях, когда перед автором сообщения поставлена задача описать человека «изнутри», построив высказывание таким образом, чтобы реципиент мог взглянуть на внутреннего человека глазами другого человека (не отождествляя при этом себя с наблюдетелем), используют прием, получивший название отстранения (Б.А. Успенский). Он обнаруживает себя, в частности, в тех высказываниях, где используются модальные слова типа казалось, как будто, видимо и т. п., функция которых – «оправдывать применение глаголов внутреннего состояния [как, впрочем, и всех других языковых единиц, участвующих в изображении психической сферы. – Е.К.] по отношению к лицу, которое, вообще говоря, описывается с какой-то посторонней («отстраненной») точки зрения [Успенский 1995: 113-114]. В семантическую структуру высказываний о «внутреннем» человеке, помимо указанных модальных слов и частиц, могут входить и другие «операторы отстраненности» - компоненты, формирующие рамку наблюдения, так называемую модальную рамку «второго порядка» [Вольф 1989: 69-71]. Это номинации наблюдателя, предикаты восприятия (видеть, слышать, замечать и др.), а также лексемы со значением внешней выраженности внутренних состояний (светиться, выражать, изображаться и др.) в сочетании в номинациями «деталей» внешнего облика человека (лицо, глаза, улыбка и др.). Например: Она огорчена приходом гостя. – Мы заметили, что она огорчена приходом гостя, Она как будто огорчена приходом гостя; Она была обрадована. – Она сияла от радости, В ее голосе слышалась радость (в высказываниях справа от тире использованы средства, подчеркивающие наблюдаемость эмоциональных состояний денотативных субъектов, в высказываниях слева компоненты «рамки наблюдения» имплицированы).

Как и в сфере сигнификативного отражения «внешних» (физических, физиологических, социальных и др.) проявлений человека, исходная психологическая ситуация допускает один их двух основных способов интерпретации, которые могут быть условно названы агентивным (от лат.agens, agentis – действующий) и экспериенциальным (от англ. experience - испытывать) [Вежбицкая,1996: 40-44; Одинцова 1991; Арутюнова 1999: 386;
Стексова 2002: 10-14; Пименова 1999: 81]. Они противопоставлены друг другу по признакам активности - пассивности денотативного субъекта, присутствия – отсутствия волевого, сознательного начала в осуществлении происходящего с ним события (будь то процесс, состояние, действие, положение дел – все то, что происходит с субъектом).

В одних случаях то или иное эмоциональное, ментальное событие репрезентируется как осознанное, контролируемое человеком, берущего на себя ответственность за осуществление этого события. В результате такого взгляда на исходную ситуацию денотативный субъект репрезентируется как агенс – активный субъект, владеющий собственным поведением, своими стремлениями, желаниями, чувствами, эмоциями, берущий на себя ответственность за них.

В других случаях событие во внутренней сфере личности представляются как осуществляющиеся без участия / помимо воли и желания человека, возникающие спонтанно, непроизвольно, а денотативный субъект при этом осмысляется как «инертная вещь» [Одинцова 1991: 65], «пассивный экспериенцер» [Вежбицкая 1996: 44; Пименова 1999: 81]. В зависимости от выбранного средства языковой семантической интерпретация данного субкатегориального смысла человек предстает в речи «то как орудие или объект действия неведомых сил… то как локус, в котором движется поток сознания, происходят события, пребывают свойства или состояния» [Арутюнова
1999б: 8], «вместилище разнообразных предметов, субстанций, материальных
(физических) и идеальных (духовных)» [Одинцова 1991: 65].

Агентивный способ интерпретации психологического субъекта в русском языке опирается прежде всего на глагольную структурно-семантическую модель с типовым акциональным значением, которое представляет собой обобщенный смысловой результат предикативного сопряжения субъектного и предикатного компонентов [Золотова 1998: 104] и в самом общем виде, схематично, может быть представлено как Х делает (совершает) что. Денотативный субъект (в нашем случае субъект психического состояния, носитель некоторых внутренних качеств) получает форму именительного падежа, имеющую языковое синтаксическое значение независимой субстанции – носителя предикативного признака, и занимает в структуре пропозиции позицию активного субъекта
(агенса). Позиция предиката отводится глаголам ментального воздействия, значение большинства из которых включает интенцию (накладывающую ограничения на сочетаемость с наречиями невольности, ср.: * нечаянно замыслил, * невольно решил, * бессознательно придумал, - которые снимаются только благодаря частице «почти», снижающей категоричность утверждения о невольности осуществления события [Стексова 2002: 93]), а также глаголам желаний и эмоций. Последние, как известно, называют психические реакции, переживания, а также потребности человека, возникающие у человека непроизвольно, без участия его воли – в результате воздействия на него внешних и внутренних раздражителей. Занимая позицию предиката в пропозитивной структуре данного типа, они заметно влияют на семантику высказывания в целом, как бы заведомо программируя экспериенциальный взгляд на ситуацию в целом, определяя инактивность субъекта.

В свое время А. Вежбицкая обратила внимание на скрытый образный семантический потенциал подобных глаголов, позволяющий человеку репрезентировать свои чувства и желания как в некоторой степени активные, вполне осознанные, что и обеспечивает им позицию предиката в активных конструкциях. Проанализировав их сочетаемость и деривационные способности, она, в частности, обратила внимание на способность глаголов эмоций управлять словоформами с объектным значением (возненавидеть кого, пожелать чего, скучать по кому, любить кого и т.п.), с одной стороны отличающую их от однокоренных наречий и прилагательных, употребляющихся в сообщениях о пассивных, невольных эмоциональных состояниях, а с другой – сближающую их с глаголами активного физического действия, которые, как правило, имеют при себе зависимую грамматическую форму имени, называющую обязательного участника ситуации – актанта «объект». Из рассуждений исследовательницы об
«активности» эмоциональных предикатов становится ясным следующее.
Реализация данного образного семантического потенциала возможна только в определенных контекстуальных условиях (и в ряде случаев приводит к серьезным семантическим трансформациям глагола): они семантически сближаются с глаголами активного действия, встав в один с ними однородный ряд; вводят прямую речь (см. примеры А. Вежбицкой: «Маша – здесь?» – удивился Иван; «Иван – здесь!» – обрадовалась Маша), что объясняется прежде всего категориальным сдвигом в семантике – переходом их в разряд речевых; подвергаются модификации расщепления [Цейтлин 1976: 169-170], ср. устойчивые аналитические описательные обороты, внутреннюю форму которых образуют сочетания значений глагола активного физического действия / деятельности / движения и имени соответствующего психического феномена
(это, как правило, опредмеченная форма исходного глагольного предиката), ср.: радоваться – испытывать радость, отчаиваться – приходить в отчаянье, надеяться – жить надеждой и т.п.

Лексико-грамматическая база инактивной (экспериенциальной) репрезентации внутреннего человека. Репрезентация событий ментальной и эмоциональной жизни как непроизвольных, неконтролируемых состояний, как событий само собой случающихся в умах, сердцах людей, осуществляется с помощью ряда синтаксических конструкций, объединенных общим категориальным значением проявления независимого от воли субъекта предикативного признака
(это значение может быть представлено схемой С Х происходит что). Главными формальными приметами семантики непроизвольности, неконтролируемости в них являются следующие: o Грамматически зависимая форма имени, называющая лицо – субъекта состояния, актуализирующая независимость предикативного признака от воли человека и снижающая характерную для номинатива активность субъекта, его ответственность за происходящее в душе, сердце, уме человека. Таковы беспредложные формы дательного (реже родительного) падежа в безличных конструкциях, получивших название дативных и дативноподобных, а также предложно-падежные формы со значением квазилокализатора в бытийных предложениях, построенных по субстантивной модели. Все эти формы указывают на инактивный характер субъекта и представляют его как характеризуемого протагониста (Мне радостно; У меня хорошее настроение), воображаемого вместилища внутренних состояний, мыслей, желаний (В душе моей покоя нет; У меня тоска; В сердце у меня радость). o Постфикс –СЯ, который «устраняет активность субъекта и придает глаголу значение невольности осуществления» [Стексова 2002: 106]. С его помощью образуются безличные формы глаголов состояния (хотеть – хочется, любить – любится, верить – верится и т. д.), которые используются в так называемых рефлексивных конструкциях (обозначение А. Вежбицкой), репрезентирующих непреднамеренные ментальные акты, эмоциональные реакции и желания (Ему внезапно захотелось уйти; Ей отчего-то взгрустнулось; Ей вспомнилось то утро), непостижимую, обусловленную какими-то внешними, независимыми от субъекта обстоятельствами способность / неспособность испытывать определенное ментальное, эмоциональное состояние (В таких условиях и думается лучше; Сегодня не мечтается; В голове никак не укладывается, как все случилось). o Безглагольность, характерная для так называемых пассивно-процессуальных семантических конструкций, построенных по адъективным, субстантивным и наречным моделям, в которых предикативный признак грамматически представлен в отвлечении от конкретной длительности психологического акта, «так что само противопоставление действия, события и состояния... размывается», что ведет к ослаблению оттенка активности в субъектном компоненте и – соответственно – к «дезагентивации» сообщения в целом

[Золотова, 1998]. Ср.: У него радость, Ему радостно, Он в радости.

Особый способ изображения внутренних состояний человека как независимых от его воли и им не контролируемых – использование семантико- синтаксической модели с квазиагенсом (метафорической модели - в обозначении С.Н. Цейтлин). Она представляет собой, в сущности, структурно- семантическую модификацию исходной номинативно-глагольной модели: роль агенса – субъекта активного действия, названного предикатом, отводится не реальному субъекту (человеку), а отчужденной «части» его внутреннего мира
(чувству, эмоции, результатам ментальных операций и др.). Эти психические феномены семантически репрезентируются как не поддающиеся контролю разума, воли человека: они «как бы отделяются от него и начинают свое независимое существование. Происходит олицетворение, одушевление подобных имен, которые, сочетаясь с предикатами активного действия, становятся активными субъектами, определяющими поведение человека» [Стексова 2002: 124], а последний, утрачивая активность, осмысляется как объект воздействия
(пациенс), нередко эксплицируясь в речи в соответствующей грамматически зависимой форме. Например: Горло сдавила жалость и нежность к жене (В.
Белов. Кануны); Отчаянье душило его (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим);
Тщеславие должно руководить нами, актерами…Такова наша профессия (из телеинтервью с А. Калягиным). Отбор предикатов для сообщения, построенных по данной модели, диктуется рядом определенных конвенциональных образов: образов живых существ, в том числе человека, животного, растения, порождающих сочетания партитивов с глаголами зарождаться, расти, спать, жалить, грызть, обманывать, судить и т.п., образов неодушевленных субстанций, стихийных сил, определяющих внутреннюю форму сочетаний с глаголами типа сметать, опустошать, разбушеваться [Арутюнова 1999;
Емельянова 1993; Пименова 1999; Бабенко 1988].

Исходя из вышесказанного следует, что практически любой компонент внутреннего мира человека, получивший в речи грамматическую форму существительного, подобно реальному психическому субъекту (целостному человеку), может наделяться признаками самостоятельно действующего существа, независимой субстанции, получая при этом в пропозициональной структуре высказывания позицию агенса. В зависимости от того, какой ипостаси внутреннего человека (целостной или частичной) отводится агентивная роль, определяется общий взгляд на изображаемую ситуацию - как на контролируемый, осознаваемый человеком психический акт (агенс – целостный человек) или как на независимое от его воли, желания, как бы само собой происходящее в его внутреннем мире событие. И в том, и в другом случае категория агенс опирается на выработанную в языке систему средств и их комбинаций, способных в своих значениях выражать варианты предельно общего понятия об активном субъекте, самостоятельно действующей субстанции.
Определим лексико-грамматическую базу агентивных образов внутреннего человека - целостного и частичного, представим основные семантические модели, компонентами которых они являются, и охарактеризуем их образно- ассоциативный потенциал.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16