Общее языкознание - учебник

зависимости между ними на протяжении истории языка не остается неизменным.

Функционирование и развитие языка всегда достигается за счет согласованного

взаимодействия между отдельными частями, системы — уровнями, или ее

подсистемами, и языковыми единицами, а также за счет распределения функций

между ними [48, 99]. Характер такого согласования тоже меняется.

Используя понятие внутренней солидарности, выдвинутое представителями

Пражского лингвистического кружка (см. [10, 87]) и использованное в

дальнейшем и за его пределами, в частности, Э. Косериу [33, 232], можно

было бы подчеркнуть, что развитие языка означает в первую очередь развитие

той сети связей, которые наблюдаются между компонентами, образующими единое

«солидарное», или «ансамблевое», целое.

В специальной литературе уже были описаны многие конкретные примеры

тех корреляций, которые наблюдаются в истории языка между изменениями в

фонетической, грамматической и лексической подсистемами и которые выражают

зависимости перестройки одного уровня от сдвигов на другом; существование

межуровневых диахронических связей поэтому сомнения, по-видимому, не

вызывает (ср. [17; 37; 59; 79; 94; 129; 165]). Вместе с тем характер

подобных корреляций оценивается по-разному [9; 27, 187; 66]. Но несмотря на

то, что в освещении этих вопросов еще немало невыясненного и спорного, вряд

ли можно возражать в принципе против тезиса, сформулированного В. Н.

Топоровым, о том, что языковая система — это «совокупность элементов,

организованных таким образом, что изменение, исключение или введение нового

элемента закономерно отражается на остальных элементах» [73, 9—10]. Следует

признать в то же время, что правильное истолкование этого тезиса возможно

только в том случае, если не проводить знака равенства между элементами

системы (конструктами) и реальными частями системы, т. е. теми

непосредственными данностями, которые представлены в языке в форме

различных звуков, их последовательностей, отдельных слов и т. п. С

пониманием этого обстоятельства тесно сопряжено и понимание третьей

особенности развития языков как сложнодинамических систем — известной

независимости общей перестройки языка от тех частных сдвигов, которые

происходят именно с теми реальными данностями, о которых мы говорили выше.

Изменение единицы языка, как определенного элемента (или члена)

системы, часто не совпадающей с актуально выделенной частью потока речи

(или, соответственно, материальной последовательностью, обнаруженной в

реальном письменном тексте), не может не отразиться на строении языка или

на строении отдельных его звеньев. Утверждать обратное — значило бы

опровергать самый тезис о языке как определенным образом организованной

системе, где все взаимосвязано [167, 34]. Изменение члена системы в любой

области языка отзывается на всей системе [33, 234; 130, 5—8]. С другой

стороны, изменения, охватывающие языковые данности и имеющие частный

характер, т. е. не касающиеся, строго говоря, элементов системы, ведут

обычно лишь к перераспределению этих данностей внутри ограниченной области

явлений, и системы как таковой не затрагивают. Язык, таким образом,

характеризуется способностью по-разному реагировать на разные типы

изменений и на перестройку, осуществляемую внутри разных участков его

строения.

«В системе сложного динамизма, — подчеркивает И. Б. Новик, — изменение

некоторой части элементов.., трансформируясь по сложным путям, постепенно

угаснет, не нарушив качественной специфики всей системы в целом» [52, 106].

В силу указанного свойства последствия казалось бы одинаковых процессов в

разных конкретных языках тоже могут являться различными. Приведем только

один пример, иллюстрирующий разную роль заимствований с точки зрения их

последующего влияния на фонологическую подсистему языка. Фонема /ф/

появилась в русском языке под влиянием заимствований из греческого, но она

естественно включилась в складывающуюся здесь систему оппозиций по глухости

и звонкости и стала обязательным членом этой системы; в языке навахо было

достаточно заимствования всего нескольких английских слов, чтобы

аранжировка фонем в начальной позиции претерпела здесь существенные

изменения [126]; существование в современном немецком языке фонемы /з/

связано с единичными заимствованиями из французского, но сама фонема не

входит в систему кардинальных фонем данного языка; аналогично во многом и

положение фонемы /с/ в современном английском языке, выступающей только в

словах французского происхождения и на правах периферийной фонемы; с другой

стороны, известно, что приток французских слов в этот язык способствовал

радикальной перестройке акцентологической системы данного языка.

В избирательном отношении к разным изменениям язык проявляет также

следующую важную зависимость: чем от большего количества элементов зависит

устойчивость системы, тем меньшим является возмущающее воздействие на всю

систему изменение каждого отдельного элемента [52, 105—106]. Эта

закономерность сложно-динамаческих систем может помочь объяснить, почему,

например, преобразование одной-единственной оппозиции в фонологии имеет

неизмеримо более серьезные последствия для всего языка в целом, чем,

скажем, десятки постоянно совершающихся семантических сдвигов: система в

фонологии держится на сравнительно небольшом числе отношений и единиц;

семантическая система, напротив, строится на большем количестве единиц и

характеризуется огромным количеством разнородных связей.

В связи с описанными свойствами языка некоторые исследователи

справедливо указывают на то, что общий системный принцип организации языка

не исключает известной независимости системы в целом от перестройки внутри

частных ее подсистем и вполне определенной автономности последних [37;

38; 66]. Это означает, что и развитие их может происходить по своим

собственным внутренним законам, т. е. в той или иной мере обособленно друг

от друга [129; 165].

Лингвист-историк должен, конечно, стремиться увидеть самый минимальный

и незначительный сдвиг sub specie systematis, т. е. как отражение чего-то

более общего и целостного [156, 7]. Как демонстрирует, однако, на

фактическом материале Й. Хамм, подобные обобщения не должны являться

чересчур поспешными и по той причине, что в принципе не всегда возможны или

обязательны [80, 22 и сл.].

Выше мы уже говорили о том, что одни и те же процессы изменения

приводят в конкретных языках к разным последствиям (иллюстрацией может

служить здесь, например, история перегласовок в германских языках). Это

обусловливается тем, что протекание изменения происходит в разных условиях,

специфические особенности которых мы часто не в силах восстановить.

Признание этого факта тесно связано с четвертой особенностью языкового

развития, относящейся к наличию скрытых и невыявленных причин языкового

изменения. Уже само существование так называемых спонтанных или

спорадических изменений, которые в традиционном языкознании правильно

противопоставлялись обусловленным изменениям и сдвигам, заставляет

предположить, что в развитии языка наличествуют некие скрытые параметры, не

только вызывающие те или иные изменения, но и меняющие характер протекания

и направление начинающихся сдвигов.

В общем плане можно констатировать, что мера устойчивости языков и,

напротив, степень их изменчивости, определяются числом классов воздействий

среды, которые данная система способна воспринять и отразить, и числом

классов тех внутренних факторов, которые могут служить движущими силами

преобразований. Последовательного и тем более исчерпывающего перечисления

этих классов в языкознании еще не существует. Настоящая работа и ставит

своей целью осветить хотя бы наиболее существенные из этих причин и дать их

классификацию (см. ниже). Особую проблему в выявлении скрытых параметров

представляет, на наш взгляд, вопрос о совокупном одновременном действии

различных факторов и характере их переплетения. На рассмотрении этих

проблем мы и остановимся ниже.

Пятой важной особенностью языкового развития, как отражающего процесс

становления сложнодинамической системы, является известная независимость

структуры языка от того вещественного субстрата, в который она воплощается.

Это свойство языковой системы можно объяснить тем обстоятельством, что одна

и та же структура (или структура, оказывающаяся в определенном приближении

аналогичной) может реализоваться с помощью множества разных вещественных

субстратов. Иначе говоря, структура языка оказывается способной

оставаться инвариантной по отношению к тем элементам, которые ее выражают и

которые сами могут испытывать в это время довольно значительные изменения.

Описывая развитие языкового знака, указывают обычно, что оно

заключается в сдвиге отношений между означаемым и означающим (см. подробнее

выше, гл. «Знаковая природа языка», раздел «Специфика языкового знака»). Но

система языка слагается не только из знаков, но и фигур, тоже не остающихся

на протяжении истории языка неизменными. Меняется число фигур, меняется их

материальный облик. Меняется, наконец, и системная значимость указанных

единиц. Явления этого рода изучаются в диахронической фонологии, результаты

которой позволяют обобщить описанные здесь факты в виде особого правила.

Его можно было бы сформулировать в виде правила о необязательности прямых

корреляций между изменением материального облика конкретной единицы и

изменением ее положения в системе данного языка, или, что то же, о

необязательности корреляций между материальными и системными (структурными)

сдвигами в языке. Так, передвижения согласных в германских языках, столь

радикально изменившие конкретный облик германского консонантизма по

сравнению с индоевропейским, не означали вместе с тем изменений в

структурной конфигурации согласных, ибо принцип дистантности между тремя

рядами согласных не был нарушен. Аналогичные явления были описаны и

фонологами Пражской школы [10, 85]. Не случайно поэтому, что новая

интерпретация языковых изменений оказалась связанной более с выяснением

системного статуса изменений, чем с прослеживанием материального

преобразования единиц, столь характерным для младограмматиков. К

рассмотрению этого аспекта проблемы мы еще вернемся.

Мы охарактеризовали здесь некоторые особенности развития языка,

обусловленные его принадлежностью к классу сложнодинамических систем.

Описание свойств языка, связанных с его системным характером не в

диахронии, а в синхронии, — предмет отдельного исследования.

РОЛЬ ВНУТРЕННИХ И ВНЕШНИХ ФАКТОРОВ ЯЗЫКОВОГО РАЗВИТИЯ

И ВОПРОС ОБ ИХ КЛАССИФИКАЦИИ

Серьезным недостатком многих работ по исторической лингвистике, —

пишет К. Тогебю, — была попытка объяснить эволюцию языка как результат

действия какого-либо одного фактора [162, 277]. Против стремления

обязательно связать разные изменения с одной-единственной универсальной

причиной возражали и другие языковеды — Э. Косериу [33, 268], М. И. Стеблин-

Каменский [71, 75]. Но с такой точкой зрения согласны не все лингвисты.

Если оставить в стороне тех ученых, которые полагают, что проблема

каузальности вообще не имеет права на рассмотрение в пределах нашей науки,

или тех, кто считает, что «вопрос о причинах языковых изменений не является

существенным для науки о языке» [83, 29], можно отметить, что мнения по

данному вопросу представлены тремя различными точками зрения.

Первая из них заключается в том, что все изменения в языке обусловлены

экстралингвистическими причинами [3, 106], в первую очередь условиями

существования того общества, в котором бытует язык [140, 96; 154, 17].

Критикуя младограмматиков за то, что они пытались обнаружить причины

преобразований в индивидуальной психологии говорящего, А. Соммерфельт прямо

указывает, что все разнообразные факторы изменений имеют в конечном счете

социальный характер [154, 41]. Иногда подобная прямолинейная концепция

модифицируется в том смысле, что ее сторонники, признавая возможность

выявления ряда внутренних причин эволюции, полагают вместе с тем, что даже

за этими внутренними причинами стоят эксгралингвистические факторы. Нередко

решающая роль в возникновении и распространении языковых преобразований

приписывается и такому фактору, как потребности коммуникативного характера

[9].

Вторая крайняя точка зрения защищается теми, кто считает, что в любых

изменениях языка все вызывается исключительно внутренними причинами [96,

18]. Разновидностью данной концепции являются также теории, согласно

которым все экстралингвистические импульсы, хотя они, быть может, и имеют

место, не должны рассматриваться в пределах лингвистики. «Как только мы

оставляем язык sensu stricto и апеллируем к внеязыковым факторам, — пишет,

например, Ю. Курилович, — мы теряем четкие границы поля лингвистического

исследования» [36, 404]. Близкие по духу идеи развивает и А. Мартине,

который утверждает, что «только внутренняя причинность может интересовать

лингвиста» [41]. Представляется, что обе точки зрения достаточно

ограниченны.

Исходя из тезиса о двусторонней зависимости эволюции языка от факторов

внешних и внутренних, мы хотим подчеркнуть тем самым, что современная

постановка проблемы заключается не в том, чтобы изучать одни причины в

ущерб другим, а в том, чтобы объективно показать, в чем именно может

проявиться действие тех и других и их конкретное переплетение. Хотя в

советском языкознании и было высказано мнение о том, что положение о

«плюрализме причин» по своему существу якобы эклектично [9, 35], следует,

по-видимому, принять во внимание, что именно оно согласуется более всего с

истинным положением вещей и результатами многочисленных конкретных

исследований (см., например, [66; 124; 136; 143; 154]).

Из определения языка как системы динамической логически вытекает, что

часть ее внутренних «неполадок» должна быть устранена под давлением

самой системы — приведением элементов к большей упорядоченности, охватом

единым регулирующим принципом большего количества единиц, выдерживанием

принципа сохранения дистантности между членами оппозиций и т. п. Напротив,

из определения языка как системы открытой, т. е. взаимодействующей со

средой, следует, что описание ее и не может быть полным вне учета

конкретных форм этого взаимодействия [107, 75—76]. Подчеркивая

многосторонние зависимости языка от целого комплекса причин, А. Мейе

указывал, например, что лингвистические изменения предопределяются по

крайней мере тремя группами причин, или факторов: 1) структурой данного

языка, т. е. здесь его устройством; 2) психологическими, физическими,

пространственными, социальными и прочими условиями его существования; 3)

теми частными влияниями других языков, которые в данное время и данном

месте испытывает изучаемый язык [140]. Нетрудно заметить, однако, что и

группа причин, названная во втором пункте, далеко не однородна и нуждается

в детализации и уточнении. В общем плане можно было бы вместе с тем

отметить, что факторы первой группы — это факторы внутренние,

интралингвистические, и их специфика определяется в равной мере и той

звуковой субстанцией, в которую воплощен данный язык, и той сеткой связей,

которая существует между его элементами (структурой языка) и, наконец,

объединением элементов и связей в особое целостное единство (систему).

Естественно в связи с этим, что мы говорим о системно обусловленных

изменениях лишь как о части внутренних преобразований в языке. Факторы,

перечисленные А. Мейе во втором пункте его классификации, обычно

причисляются к факторам экстралингвистическим. Наконец, причины, выделенные

им в третью группу, — это своеобразные полулингвистические причины: то,

какой именно язык влияет на язык изучаемый и каково соотносительное

социальное положение двух языков, является фактором экстралингвистическим,

социально-экономическим или даже политическим; но то, какие именно формы

принимает языковое контактирование, зависит непосредственно от самих

соприкасающихся языков, и в этом смысле воздействие одной лингвистической

системы на другую можно рассматривать как внутрилингвистический процесс. Во

всяком случае особая роль этих факторов в общей совокупности причин

изменений несомненна (подробнее см. ниже, стр. 250—254).

Несколько слов следует сказать также о разграничении двух понятий,

которые нередко смешиваются, — о разграничении причин языковых изменений и

их характера, их функционального статуса. Так, вне зависимости от того, что

послужило непосредственной причиной языкового изменения, факт его

проникновения в систему языка или широкое его распространение в языке имеют

социальный характер. С этой лишь точки зрения можно признать, что «и

внутренние закономерности развития языка в конечном счете социальны»

[6, 35; ср. 127, 450—451]. Из этого, однако, не следует, что все изменения

вызываются социальными причинами. Аналогичное замечание необходимо сделать

и по поводу неоднозначности термина «системное изменение». С одной стороны,

подобная квалификация может означать, что причиной изменения явилась сама

система данного языка; с другой, — что по своему характеру это изменение

включается в серию однотипных, серийных, регулярных изменений, так что все

эти изменения вместе образуют известное упорядоченное единство. Лучше два

этих различных определения по возможности разграничивать (см. подробнее

ниже). Системные изменения в первом смысле мы рассматриваем только как

часть внутренних, т. е. обусловленных внутренней имманентной сущностью

языка.

В соответствии с высказанными выше теоретическими соображениями все

языковые изменения в целом, точнее, их причины, могут быть разбиты на две

основные категории — внешние и внутренние [66]. Практически не всегда

бывает легко отнести ту или иную причину к одной из указанных категорий,

так как при более тщательном исследовании может оказаться, что причиной

данного языкового изменения является целая цепь следующих друг за другом

причин одного порядка, или, напротив, сложное переплетение многих причин

разного порядка. Однако в большинстве случаев непосредственная основная

причина выступает более или менее отчетливо. Эта причина и создает импульс,

под влиянием которого и происходит языковое изменение. Если причина не

может быть усмотрена в самом языковом механизме и лежит за пределами его

сферы, она может, соответственно, квалифицироваться как внешняя. В финском

языке, например, прилагательные стали согласовываться с существительными в

роде и числе. Причиной данного явления послужило вероятнее всего влияние

окружающих индоевропейских языков, где подобное явление выражено довольно

ярко. Наоборот, изменение группы согласных k?t и ct в новогреческом языке

вызвано внутренней причиной — неудобопроизносимостью первой группы

согласных и т. п.

К внешним причинам мы относим всю совокупность необычайно

разнообразных импульсов, идущих из окружающей язык среды и связанных прежде

всего с особенностями исторического развития общества, переселениями и

миграциями, объединением и распадом речевых коллективов, изменением форм

общения, прогрессом культуры и техники и т.п. К причинам внутреннего

порядка принадлежат различные импульсы, возникающие в связи с

целенаправленной тенденцией к усовершенствованию существующей системы языка

(ср. например, тенденцию к созданию симметричной системы фонем,

рассматриваемую специально ниже); к внутренним причинам мы относим также

разнообразные тенденции, направленные на приспособление языкового механизма

к физиологическим особенностям человеческого организма, тенденции,

обусловленные необходимостью улучшения самого языкового механизма,

тенденции, вызванные необходимостью сохранения языка в состоянии

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81