Общее языкознание - учебник

ограничены (речь идет об индоевропейских языках) личными формами глагола, а

тем самым актуализируются только на уровне предложения. Лицо, время и

наклонение являются обязательными компонентами содержания предложения.

Значения (3) выражаются такими синтаксическими средствами, как порядок

слов, особые синтаксические конструкции, а также некоторыми модальными

словами и частицами. Но особая роль среди средств выражения значений

(3) принадлежит интонации. Интонационные структуры (интонемы) являются

обязательным и, что особенно важно, однозначным средством актуализации

коммуникативного задания. При выражении же коммуникативной установки роль

интонационных структур может варьироваться от обязательного средства до

ослабленных вариантов и даже полной нейтрализации (вопрос, побуждение)

[57]31. Значения (3) в силу своего коммуникативно-оценочного характера не

ограничены лексическим материалом. Но они, как и значения (2), ограничены

синтаксически: и те и другие эксплицитное выражение находят только в

предложении. Значения (2) и (3), превращая некоторую последовательность

слов в законченную коммуникативную единицу, являются, таким образом,

необходимым компонентом каждого предложения независимо от его лексического

состава. Подчеркиваем, что значения (3) так же обязательны в каждом

предложении, как и значения (2). Группа слов с личной формой глагола, т. е.

с выраженными значениями лица, времени и наклонения (нужно учитывать также

возможность нулевой формы связки в некоторых языках), еще не есть

предложение, если она не оформлена как сообщение, вопрос, побуждение и если

в ней не выражено коммуникативное задание, т. е. не показано, что является

данным и что новым.

Таким образом, именно в предложении, и только в предложении,

реализуются в единстве с лексическими все виды грамматических значений,

отражающих отношения, актуальные для сообщения как в плане познавательно-

объективного содержания, так и в плане коммуникативно-субъективной оценки.

Внешне это единство проявляется в том, что словоформы, выражающие

объективные отношения, преобразуются в члены предложения, которые

располагаются относительно друг друга и объединяются интонационной

структурой соответственно коммуникативной установке и коммуникативному

заданию. Предложение как основная единица общения представляет собой, таким

образом, в плане содержания «единство во множестве», конгломерат значений,

в которых отражается объективная действительность и выражается отношение к

ней говорящего субъекта [4; 12; 65].

ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ЯЗЫКА И ЛОГИКИ

В аспекте связи языка и мышления проблема соотношения языка и логики

может иметь двоякий смысл в зависимости от понимания самого термина

«логика», который употребляется неоднозначно.

«Логика» («логический») употребляется в широком смысле как синоним

мышления, мыслительного, а поскольку мышление отражает действительность, то

обозначение «логический» распространяется в этом случае и на объективные

закономерности. Такое понимание логики связано с понятием диалектической

логики, отражающей объективную (естественную) диалектику вещей. «Логика

есть учение о внешних формах мышления, о законах развития всех

материальных, природных и духовных вещей, т. е. развития всего конкретного

содержания мира и познания его, т. е. итог, сумма, вывод истории познания

мира» [42, 84].

Широкое значение термина «логический» выступает в таких контекстах,

как, например: «внутренняя логика развития», «логика предмета, характера»,

отражение в языке «логических закономерностей мышления» и т. п.

«Логика» («логический») употребляется в более узком смысле как

обозначение формальной логики — науки о законах и формах правильного

(непротиворечивого) мышления, которая противопоставляется содержательной

диалектической логике. Но и в этом случае термин «логика» не совсем

однозначен. К формальной логике, как известно, относится и традиционная

аристотелевская логика и математическая (символическая) логика. Известно,

что между ними существуют важные различия (они раскрываются, правда, в

литературе неоднозначно). Формальная логика не приравнивается к теории

познания. Обычно подчеркивается, что она не изучает мышление в целом, а

только охватывает некоторые его стороны, в частности, что она должна

служить орудием контроля за точным и однозначным оперированием понятиями

внутри теоретической системы.

«Современная формальная логика с ее аксиоматическими построениями

довольно далеко отошла от структуры естественного мышления и не сделала

своим непосредственным предметом структуру теоретического мышления наших

дней, а именно последнее является объектом интересов логики науки» [56,

139]. Характерно также следующее высказывание А. Эйнштейна: «Чисто

логическое мышление само по себе не может дать никаких знаний о мире

фактов; все познание реального мира исходит из опыта и завершается им.

Полученные чисто логическим путем положения ничего не говорят о

действительности» [100, 62].

В настоящее время проблемы логики приобрели особую актуальность в

связи с развитием кибернетики и логики науки и широко дискутируются на

различных симпозиумах и в печати. Особо обсуждается вопрос о необходимости

синтезирования существующих видов логики, в частности ее широкого и узкого

вариантов. Показательно в этом отношении, например, что в резолюции

симпозиума по логике и методологии науки (июнь 1965, г. Киев)

констатируется, «что в настоящее время разработка актуальных проблем теории

мышления невозможна на основе средств традиционной формальной логики»,

«что противопоставление друг другу «содержательной» и «формальной» логики

диалектической и математической логик несостоятельно».

Для плодотворного обсуждения вопроса о соотношении языка и логики,

очевидно, прежде всего необходимо установить, какая логика имеется в виду.

Однако в большинстве работ по этому вопросу виды логики не

разграничиваются, не уточняется, какой аспект логического анализа

предполагается в данном случае. Это приводит к подмене понятий и является

причиной самых противоречивых точек зрения.

Для изучения взаимосвязи мышления и языка особенно важно

дифференцировать широкое и узкое понимание логики32. Это необходимо прежде

всего для решения традиционной проблемы соотношения логических и языковых

категорий (часто ее формулируют как соотношение логических и грамматических

категорий, хотя вопрос, как правило, не ограничивается грамматическими

категориями, если не понимать грамматику широко, как равнозначную языку).

При широком понимании логики под логическими категориями в конечном

счете понимают мыслительные категории, отражающие реальные объекты. Такое

понимание лежит в основе теории понятийных категорий, представленной у О.

Есперсена, а также у И. И. Мещанинова. Так, Есперсен пишет: «Следовательно,

приходится признать, что наряду с синтаксическими категориями, или кроме

них, или за этими категориями, зависящими от структуры каждого языка, в том

виде, в каком он существует, имеются еще внеязыковые категории, не

зависящие от более или менее случайных фактов существующих языков. Эти

категории являются универсальными, поскольку они применимы ко всем языкам,

хотя они редко выражаются в этих языках ясным и недвусмысленным образом.

Некоторые из них относятся к таким фактам внешнего мира, как пол, другие к

умственной деятельности или к логике. За отсутствием лучшего термина я буду

называть эти категории понятийными категориями. Задача грамматистов состоит

в том, чтобы в каждом конкретном случае разобраться в соотношении,

существующем между понятийной и синтаксической категориями». [22, 57—58].

Из такого же широкого понимания логических категорий исходит также,

например, М. Докулил, разграничивая синтаксические и гносеологико-

логические категории и подчеркивая, что последние отражаются в

синтаксических категориях опосредствованным и сложным образом [21]. Из

узкого понимания логики исходит, например, В. 3. Панфилов, который относит

к логическим категориям только категории «логико-грамматического уровня»,

противопоставляя последние грамматическим категориям, не связанным, по его

мнению, непосредственно с мышлением, хотя и обладающим определенным

значением [63].

Если речь идет о связи языка и формальной логики (т. е. логики в узком

понимании), то вопрос о соотношении логических и грамматических категорий

должен быть ограничен соответственно категориями, формами мышления,

которыми занимается формальная логика.

Наиболее часто обсуждение вопроса о соотношении логики и языка

(грамматики) исходит из традиционной формальной логики, соответственно

этому предметом рассмотрения являются такие проблемы, как соотношение

понятия и слова, суждения и предложения. Значительно меньше внимания

привлекает проблема умозаключения как логической формы мышления и языковых

форм ее выражения. Нужно подчеркнуть, что и в отношении этих ограниченных и

достаточно старых проблем отмечается чрезвычайная пестрота взглядов и

концепций, которые можно рассмотреть здесь только в самом общем

схематическом виде.

Соотношение слова и понятия является одним из самых спорных вопросов и

в логике и в языкознании. Основа споров — это отношение понятия и значения

слова. Обобщая самые разнообразные высказывания, можно выделить два

основных взгляда: 1) значение слова приравнивается понятию (или, наоборот,

понятие отождествляется со значением слова); 2) значение слова

рассматривается как языковая категория плана содержания, познавательным

субстратом которой является понятие как логическая категория. Второй взгляд

представляется нам правильным и соответствующим тому пониманию языкового

значения вообще, которое развивалось в предыдущем разделе. Нужно

подчеркнуть, что эта концепция соотношения понятия и значения слова находит

все большее признание не только среди лингвистов, но и среди логиков,

философов. Такой взгляд на соотношение понятия и значения развивает,

например, А. А. Абрамян: «Значение, не сливаясь с понятием, предполагает

его» [1, 82].

Сходную мысль с подчеркиванием двух возможных аспектов рассмотрения

содержания слова находим также у А. Шаффа: «В зависимости от того,

воспринимаем ли мы данное мыслительно-языковое образование с точки зрения

мыслительного процесса или языкового (т. е. в зависимости от того, на какой

из двух сторон мы акцентируем ваше внимание), оно выступает или как понятие

(содержание понятия), или как значение слова» [92, 290].

В области языкознания проблеме «слово и понятие» также посвящено много

работ, в которых очень убедительно доказывается, что значение слова

неправомерно просто отождествлять с понятием, соответственно тому, как

нельзя отождествлять язык и мышление (см. гл. «Знаковая природа языка»

раздел «Понятие языкового знака»).

Пожалуй, еще более спорной, но не менее популярной является проблема

соотношения суждения и предложения, логических и грамматических субъекта и

предиката. Сложность и запутанность ее прежде всего обусловлена тем, что не

существует общепринятого определения суждения и его членов (терминов) S и

Р, а тем самым их соотношения с соответствующими языковыми категориями33.

Основными линиями расхождений можно считать следующие. Существует два

основных определения логического суждения. Во-первых, суждение

рассматривается как познавательный акт, в котором предмету (субстанции,

вещи) приписывается какой-либо общий признак. Предмет является содержанием

логического субъекта, признак — логического предиката, отношение между S и

Р может быть либо истинным, либо ложным. Считается — явно или неявно, — что

S и Р тем самым выражаются грамматическими подлежащим и сказуемым (слово в

именительном падеже обозначает носителя признака, выраженного в сказуемом).

Во-вторых, суждение определяется как высказывание чего-то о чем-то,

соответственно этому субъект и предикат суждения рассматриваются как

«подвижные» категории, а это означает, что S и Р могут выражаться любыми

членами предложения. Так, например, в предложении Строится дом предикат

усматривается в подлежащем, а субъект в сказуемом; в предложении Он приехал

быстро считают предикатом быстро, а субъектом Он приехал.

Вторая концепция в сущности уравнивает логическое суждение с тем, что

с конца прошлого века интерпретировалось как психологическое суждение, да и

в настоящее время в зарубежной лингвистике всегда фигурирует под этим

названием (например, у Л. Блумфилда, Е. Куриловича, Ш. Балли и многих

других).

Таким образом, вся эта проблема усложняется неразграничением в

мышлении логического и психологического. Различие между ними просто

снимается: либо психологическое суждение вообще устраняется, либо целиком

отождествляются оба понятия.

Между тем можно отметить попытки аргументированного разграничения

психологического и логического суждения [87]. Заслуживает внимания также

анализ соотношения психологического и логического в общефилософском аспекте

у Т. Д. Павлова, который рассматривает его как диалектическое единство

субъективного и объективного [61]. По вопросу о соотношении суждения и

предложения существуют также две точки зрения. Одни исследователи считают,

что в каждом предложении выражается суждение, а суждение может выражаться

только в предложении. Некоторые авторы, принимающие этот постулат, пытаются

только как-то разрешить сомнения, возникающие в связи с вопросительными и

побудительными предложениями, а также односоставными.

Другие полагают, что суждение не обязательно заключается в любом

предложении. Исходя из понимания суждения как выражения единства отдельного

и общего («особенного» и «всеобщего» у Гегеля) различают предложения,

выражающие суждение (т. е. отношение отдельного и общего, предмета и

признака), и предложения, не выражающие суждения (т. е. не имеющие этого

признака). Так, Гегель пишет: «Суждения отличны от предложений; в последних

содержатся такие определения субъектов, которые не стоят в отношении

всеобщности к ним, — состояние, отдельный поступок и т. п.». Гегель

считает, что нельзя считать суждением предложения типа Я хорошо спал;

Цезарь родился в Риме в таком-то году и т. п. [14, 275]34.

Если сравнивать обе точки зрения на соотношение суждения и

предложения, то можно установить, что их противоречивость коренится в

одностороннем подходе и к суждению и к предложению. В первом случае исходят

из понимания суждения как познавательного акта — обнаружения признака в

предмете, а в предложении усматривают только одну его сторону —

формирование мысли. Отсюда делают вывод об обязательной коррелятивной связи

между ними: если есть суждение, то должно быть предложение, и наоборот. Во

втором случае категорически противопоставляются мыслительное и

коммуникативное содержание предложения, причем актом мысли признается

только установление отношения отдельного и общего, если именно это

отношение выступает на первый план. Если же предложение преследует

непосредственно коммуникативную цель, то считается, что оно не выражает

суждения (как, например Я хорошо спал или Вчера приехала моя сестра).

Нужно признать совершенно естественным, что обе точки зрения не

удовлетворяют требованиям развивающихся языкознания и логики. Многие

пытаются найти более доказательные способы выяснения соотношения между

логическими и языковыми категориями, в частности между суждением и

предложением. Усилия направлены в большинстве случаев на то, чтобы

преодолеть тенденцию усматривать между ними непосредственное

прямолинейное соотношение. Однако при этом ограничиваются, как

правило, частными вопросами, связанными с отдельными видами предложений и

суждений [89; 90; 101; 108].

Нам представляется, что основной недостаток существующих вариантов

решения проблемы соотношения логических и языковых категорий заключается в

том, что это соотношение интерпретируется как прямолинейно-однозначное в

самом общем виде, что роль языка в мышлении сводится к форме выражения

логических категорий. При этом игнорируется сложность и мышления и языка,

специфическое переплетение в них познавательного и коммуникативного

компонентов, а также особенностей их функционирования в разных сферах

человеческой деятельности.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. А. А. Абрамян. Значение как категория семиотики. «Вопросы философии»,

1965, №1.

2. В. Г. Адмони. Введение в синтаксис современного немецкого языка. М.,

1955.

3. В. Г. Адмони. О многоаспектно-доминантном подходе к грамматическим

явлениям. — ВЯ, 1961, №2.

4. В. Г. Адмони. Партитурное строение речевой цепи и система грамматических

значений в предложении. «Филол. науки», 1961, №3.

5. Н. Д. Арутюнова. О простейших значимых единицах языка. — В сб.:

«Проблемы языкознания». М., 1967.

6. Ш. Балли. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

7. А. Берг, И. Но вик. Развитие познания и кибернетика. «Коммунист», 1965,

№2.

8. Л. Блумфилд. Язык. М., 1968.

9. С. Блэк. Лингвистическая относительность (Теоретические воззрения Б. Л.

Уорфа). — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

10. В. А. Богородицкий. Общий курс русской грамматики. М., 1935.

11. Н. Винер. Кибернетика и общество. М., 1958.

12. В. В. Виноградов. Основные вопросы синтаксиса предложения. — В сб.:

«Вопросы грамматического строя». М., 1959.

13. Л. С. Выготский. Мышление и речь. М. — Л., 1934.

14. Гегель. Соч., т. 1. М. — Л., 1929.

15. Г. Глисон. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959.

16. Б. Н. Головин. Введение в языкознание. М., 1966.

17. Б. Н. Головин. Заметки о грамматическом значении. — ВЯ, 1962, №2.

18. М. М. Гухман. Лингвистическая теория Л. Вейсгербера. — В сб.: «Вопросы

теории языка в современной зарубежной лингвистике». М., 1961.

19. М. М. Гухман. О единицах сопоставительно-типологического анализа

грамматических систем родственных языков. — В кн.: «Структурно-

типологическое описание современных германских языков». М., 1966.

20. М. М. Гухман. Э. Сепир и этнографическая лингвистика. — ВЯ, 1954,

№1.

21. М. Докулил. К вопросу о морфологической категории. — ВЯ, 1967, №6.

22. О. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958.

23. Н. И. Жинкин. Механизмы речи. М., 1958.

24. Н. И. Жинкин. О кодовых переходах во внутренней речи. — ВЯ, 1964. №6.

25. Л. Н. Засорина. Трансформация как метод лингвистического эксперимента.

В сб.: «Тезисы докладов на конференции по структурной лингвистике,

посвященной проблемам трансформационного метода». М., 1961.

26. В. А. Звегинцев. Лингвистические универсалии и лингвистика универсалий.

— В сб.: «Проблемы языкознания». М., 1967.

27. В. А. Звегинцев. Очерки по общему языкознанию. М., 1962.

28. В. А. Звегинцев. Теоретико-лингвистические предпосылки гипотезы Сепира

— Уорфа. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

29. И. П. Иванова. К вопросу о типах грамматических значений. «Вестник

ЛГУ», 1956, №2.

30. А. В. Исаченко. О грамматическом значении. — ВЯ, 1961, №1.

31. С. Карцевский. Об асимметричном дуализме лингвистического знака. — В

кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX—XX веков в очерках и

извлечениях, ч. II. М., 1965.

32. Г. Клаус. Кибернетика и философия. М., 1964.

33. Г. В. Колшанский. Логика и структура языка. М., 1965.

34. Г. В. Колшанский. О функции языка. — В сб.: «Иностранные языки в высшей

школе», вып. 2. М., 1962.

35. М. М. Кольцова. Физиологическое изучение явлений обобщения и

абстракции. — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

36. П. В. Копнин. Природа суждения и формы его выражения в языке. — В сб.:

«Мышление и язык». М., 1957.

37. И. М. Коржинек. К вопросу о языке и речи. — В кн.: «Пражский

лингвистический кружок». М., 1967.

38. Н. Н. Коротков, В. З. Панфилов. О типологии грамматических категорий. —

ВЯ, 1965, №1.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81