Общее языкознание - учебник

разговорной речи (армянский, итальянский, немецкий средневековые

литературные языки).

БИБЛИОГРАФИЯ

1. P. И. Аванесов. О некоторых вопросах истории языка. — В сб.: «Академику

Виноградову к его шестидесятилетию». М., 1956.

2. Т. В. Алисова. Особенности становления норм итальянского письменно-

литературного языка в XVI в. —В сб.: «Вопросы формирования и развития

национальных языков» («Труды Ин-та языкознания АН СССР», т. X). М., 1960.

3. Н. А. Баскаков, М. Б. Балакаев, А. П. Азимов, Б. М. Юнусалиев, М. Ш.

Ширалиев, Ф. А. Абдуллаев. О современном состоянии и путях дальнейшего

развития литературных тюркских языков. — В сб.: «Вопросы развития

литературных языков народов СССР». Алма-Ата, 1964.

4. В. М. Белкин. Проблема литературного языка и диалекта в арабских

странах. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков».

М., 1960.

5. Д. Брозович. Славянские стандартные языки и сравнительный метод. — ВЯ,

1967, №1.

6. P. А. Будагов. Литературные языки и языковые стили. М., 1967.

7. С. Б. Бернштейн. К изучению истории болгарского языка. «Вопросы теории и

истории языка» (Сборник в честь проф. Б. А. Ларина). Л., 1963.

8. В. В. Виноградов. Основные проблемы изучения образования и развития

древнерусского литературного языка. М., 1958.

9. В. В. Виноградов. Проблемы литературных языков и закономерностей их

развития. М., 1967.

10. Г. О. Винокур. Русский литературный язык в первой половине XVIII в. — В

кн.: Г. О. Винокур. Избранные работы по русскому языку. М., 1959.

11. Г. О. Винокур. Русский язык. Там же.

12. Т. Г. Винокур. Об изучении функциональных стилей русского языка

советской эпохи. — В сб.: «Развитие функциональных стилей современного

русского языка». М., 1968.

13. А. С. Гарибян. Об армянском национальном литературном языке. — В сб.:

«Вопросы формирования и развития национальных языков». М., 1960.

14. М. М. Гухман. От языка немецкой народности к немецкому национальному

языку, ч. II. М., 1959.

15. М. М. Гухман. Становление литературной нормы немецкого национального

языка. — В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков».

М., 1960.

16. А. В. Десницкая. Из истории образования албанского национального языка.

— В сб.: «Вопросы формирования и развития национальных языков». М., 1960.

17. Ю. Д. Дешериев. Закономерности развития и взаимодействия языков в

советском обществе. М., 1968.

18. А. И. Домашнев. Очерк современного немецкого языка в Австрии. М., 1967.

19. В. М. Жирмунский. Немецкая диалектология. М. — Л., 1956.

20. А. В. Исаченко. К вопросу о периодизации истории русского языка.

«Вопросы теории и истории языка» (Сборник в честь проф. Б. А. Ларина).

Л., 1963.

21. А. В. Исаченко. [Ответ на третий вопрос]. «Сборник ответов на вопросы

по языкознанию к IV международному съезду славистов». М., 1958.

22. А. А. Касаткин. Язык и диалект в современной Италии. — В сб.: «Вопросы

романского языкознания». Кишинев, 1963.

23. Н. А. Катагощина. Процессы формирования французского письменно-

литературного языка. — ВЯ, 1956, №2.

24. Н. И. Конрад. О литературном языке в Китае и Японии. В сб.: «Вопросы

формирования и развития национальных языков». М., 1960.

25. Э. А. Макаев. Язык древнейших рунических надписей. М., 1965.

26. С. А. Миронов. Диалектная основа литературной нормы нидерландского

национального языка. — В сб.: «Вопросы формирования и развития

национальных языков». М., 1960.

27. Ш. А. Микаилов. Очерки аварской диалектологии. М., 1959.

28. В. С. Расторгуева. О развитии современного таджикского литературного

языка. — В сб.: «Вопросы развития литературных языков народов СССР». Алма-

Ата, 1964.

29. В. В. Решетов. Узбекский национальный язык. — В сб.: «Вопросы

формирования и развития национальных языков». М., 1960.

30. П. Сгалл. Обиходно-разговорный чешский язык. — ВЯ, 1960, №2.

31. Г. П. Сердюченко. Теоретические проблемы изучения языков Азии и Африки.

— В сб.: «Языковая ситуация в странах Азии и Африки». М., 1967.

32. М. И. Стеблин-Каменский. Возможно ли планирование языкового развития? —

ВЯ, 1968, №3.

33. Б. В. Томашевский. Язык и литература. В сб.: «Вопросы

литературоведения». М., 1951.

34. Ф. П. Филин. К вопросу о так называемой диалектной основе русского

национального языка. — В сб.: «Вопросы образования восточно-славянских

национальных языков». М., 1962.

35. Т. Фрингс. Образование «мейссенского» немецкого языка. — В сб:

«Немецкая диалектография». М., 1955.

36. Г. Ш. Шарбатов. Проблема соотношения арабского литературного языка и

современных арабских диалектов. — В сб.: «Семитские языки», вып. 2, ч.

II. М., 1965.

37. А. Г. Широкова. Из истории развития литературного чешского языка. — ВЯ,

1955, №4.

38. А. Г. Широкова. К вопросу о двух разновидностях разговорной речи в

чешском языке. «Филол. науки», 1960, №3.

39. В. Ф. Шишмарев. У истоков итальянской литературы. — «Изв. АН СССР,

ОЛЯ», 1941, №3.

40. В. Н. Ярцева. Об изменении диалектной базы английского национального

литературного языка. — В сб.: «Вопросы формирования и развития

национальных языков». М., 1960.

41. J. Ascoli. L'Italia dialettale. «Archivio glottologico italiano», 1873,

v. VIII.

42. G. Gossen. Die Einheit der franzцsischen Schriftsprache im 15. und 16.

Jahrhundert. «Zeitschrift fьr Romanische Philologie», 1957, Н. 5—6.

43. A. Gramsci. Il materialismo storico e la filosofia del Benedetto Croce.

Torino, 1952, 3 ed. [Цит. по ст.: А. А. Касаткин. Язык и диалект в

современной Италии].

44. R. Grosse. Die meiЯnische Sprachlandschaft. Halle, 1936.

45. J. J. Gumperz. On the ethnology of linguistic change. — В сб.:

«Sociolinguistics». The Hague, 1966.

46. B. Havranek. On the comparative structural studies of slavic standard

languages. — TLP, 1. Prague, 1966.

47. P. Кretschmer. Wortgeographie der deutschen Umgangssprache. Gцttingen,

1918.

48. V. Mathesius. Problemy иeske kultury jazykove. — В сб.: «Иe?tina a

obecnэ jazykozpyt». Praha, 1947.

49. В. Migliorini. Lingua e dialetti. «Lingua Nostra», 1963, N 3 [Цит. по

кн.: P. А. Будагов. Литературные языки и языковые стили].

50. H. Rosenkranz. Der Sprachwandel des Industrie-Zeitalters im Thьringer

Sprachraum. — В кн.: H. Rosenkranz, K. Spangenberg. Sprachsoziologiscne

Studien in Thьringen. Berlin, 1963.

51. M. W. Sagathapala de Silva. Effects of purism on the evolution of the

written language. «Linguistics», 1967, v. 36.

52. L. Todorov. In legгturг cu unele probleme ale limbi literate bulgare.

«Romanoslavica», Bucuresti, 1963, v. VIII. [Цит. по кн.: В. В.

Виноградов. Проблемы литературных языков и закономерности их развития].

53. F. Travniиek. Uvod do иeskйho jazyka. Praha, 1952.

54. St. Urbanezyk. Glos w dyskusji о pochodzeniu polskiego jкzyka

literackiego. — В сб.: «Pochodzenie polskiego jкzyka literackiego».

Wrocіaw, 1956.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

НОРМА

НОРМА КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ПОНЯТИЕ

Для современной лингвистики с ее преимущественным вниманием к

внутреннему строению языковых систем характерен вместе с тем постепенно

усиливающийся интерес к изучению процессов функционирования языка. В связи

с исследованиями подобного типа в языкознании наметилась тенденция ввести в

ряд основных теоретических понятий, с помощью которых — все еще

несовершенно и неполно — раскрывается сущность языка, понятие нормы.

Данное понятие рассматривается в работах языковедов, принадлежащих к

различным лингвистическим школам и разным направлениям науки о языке.

Наиболее часто к нему прибегают в исследованиях, связанных с изучением

специфики литературных языков, а также в работах по культуре речи, что

характерно прежде всего для русских и чешских языковедов1. Однако наряду с

этим категория нормы рассматривается и в трудах общеязыковедческого плана,

где лингвисты, в той или иной степени опираясь на систему взглядов,

предложенную Ф. де Соссюром, пытаются — с самых различных позиций —

уточнить и определить набор понятий и терминов, способный наиболее полно и

адекватно отразить многообразные аспекты языковой деятельности (см.,

например, [31; 39; 70; 90] и др.). Отмеченные обстоятельства обусловливают

значительную пестроту в определении нормы, усиливающуюся также в связи с

тем, что и самые языковые явления, отражающиеся в данном понятии, весьма

многообразны и могут быть, видимо, охарактеризованы с различных

сторон.

Впрочем, при всем разнообразии существующих трактовок представляется

возможным указать на некоторые основные линии в понимании и определении

языковой нормы, представленные в современной лингвистике.

ИЗ ИСТОРИИ понятия ЯЗЫКОВОЙ НОРМЫ

В учении Ф.де Соссюра, не выделявшего норму в качестве

самостоятельного лингвистического понятия2, содержались, однако, известные

предпосылки для рассмотрения языка не только как системы значимых

противопоставлений, но и как традиционной, или нормативной системы (ср.

[97]).

Утверждая произвольность языкового знака по отношению к «изображаемой

им идее», Ф. де Соссюр отнюдь не отрицает его обязательности по отношению к

тому коллективу, который пользуется данным языком [66, 81]. Эта

обязательность определяется и тем, что язык есть историческое явление, а

«солидарность с прошлым давит на свободу выбора». Традиционность знака

является одним из его существенных признаков: «Именно потому, что знак

произволен, он не знает иного закона, кроме закона традиции, и только

потому он может быть произвольным, что опирается на традицию» [66, 83].

Таким образом, можно утверждать, что в социальной обусловленности и

традиционности языкового знака коренится и его обязательность, в свою

очередь предопределяющая существование нормального плана языка. Известно,

впрочем, что основные положения теории Ф. де Соссюра лежали в иной

плоскости и нормативная сторона осталась в его концепции нераскрытой.

В общем плане понятие нормы вполне определенно и четко, хотя и в

сжатой форме, было охарактеризовано в вышедшей в 1926 г. в Анналах финской

академии наук статье Э. Альмана [83]. К важнейшим положениям, выдвинутым в

работе, относится понимание языковой системы не только как абстракции от

конкретного «говорения», но и как своего рода «нормативной идеологии»,

сознательно или бессознательно регулирующей это говорение. В этом общем

понимании норма присуща, с точки зрения Альмана, любому языковому идиому3 и

рассматривается им как одна из форм нормативности обычая в человеческом

обществе [83, 7].

Хотя статья Альмана и содержит ряд важных характеристик языковой

нормы, в развернутой форме они впервые предстают в трудах пражских

лингвистов — В. Матезиуса, Б. Гавранка, Б. Трнки, Й. Вахка и др. Укажем

вместе с тем на генетическую связь понятия нормы у пражцев со взглядами

Бодуэна де Куртене [46, 33].

Как уже отмечалось, разработка данного понятия была тесно связана у

чешских лингвистов с изучением литературных норм и потребностями языковой

культуры. Однако определение специфики норм литературного языка оказалось

возможным лишь наряду с выделением наиболее общих, универсальных признаков

языковой нормы4.

В одной из своих ранних статей, специально посвященной данному

вопросу, Б. Гавранк определяет норму как «совокупность употребляемых

языковых средств», относя к «этому закономерному комплексу языкового

целого... все то, что принимает коллектив, говорящий на этом языке

(наречии)...» [21, 339— 340]. В несколько ином аспекте норма

характеризуется в вышедшем в 1963 году сводном труде Б. Гавранка по истории

и теории литературного языка: «Языковую норму я понимаю как систему языка,

взятую в плане ее обязательности в сфере языка — с задачей достичь

намеченного в сфере функционирования языка» [91, 258].

Таким образом, норма рассматривается Гавранком в нескольких планах: с

одной стороны, она отождествляется с языковой системой, взятой с точки

зрения ее обязательности, с другой — отмечается отнесенность понятия нормы

к плану функционирования языка и такой важный ее признак как принятие

обществом. Данное понимание нормы, также ориентированное в общем плане на

идеи Соссюра (в частности, на его разграничение языка и речи, см. [21,

339]), опиралось вместе с тем на более определенную трактовку пражцами

языка как системы лингвистических знаков, имеющих социальный и

функциональный характер, т. е. непосредственно связанных с обществом и

действительностью (ср. по этому поводу [9, 115]).

Иное направление в характеристике языковой нормы представлено

взглядами Л. Ельмслева. Определение нормы связано у Л. Ельмслева с

принципиальным противопоставлением понятия схемы (т. е. языка как «чистой

формы», определяемой независимо от ее социального осуществления и

материальной манифестации) — понятиям нормы, узуса и индивидуального акта

речи, представляющим в своей совокупности разные аспекты языковой

реализации. Однако подлинным объектом теории реализации Л. Ельмслев склонен

считать лишь узус (определяемый им как «совокупность навыков, принятых в

данном социальном коллективе»). По отношению к узусу акт речи является его

конкретизацией, а норма — «материальная форма, определяемая в данной

социальной реальности» — лишь ненужной абстракцией [31, 65]. Отвергая на

этом основании понятие нормы, Л. Ельмслев предлагает заменить соссюровское

противопоставление язык — речь противопоставлением схема — узус5.

Хотя Л. Ельмслев в целом довольно негативно оценил понятие нормы, его

попытка пересмотреть дихотомическую схему Соссюра оказала известное влияние

на других лингвистов, в частности на концепцию Э. Косериу6, лингвистические

взгляды которого приобрели сторонников и среди ряда советских языковедов.

Характеризуя систему языка как «систему возможностей, координат,

которые указывают открытые и закрытые пути в речи, понятной данному

коллективу», Э. Косериу определяет норму как «систему обязательных

реализаций... принятых данным обществом и данной культурой» [39, 175].

Таким образом, система и норма отражают, в его трактовке, два разных плана

языка: система воплощает структурные потенции языка, а норма — конкретно

реализуемое в нем и принятое обществом. В этом смысле, видимо, и следует

понимать замечание Косериу, что «норма и есть реализованный язык» [39,

229].

Наряду с подобным, весьма широким, пониманием нормы в работах Э.

Косериу намечается тенденция определенным образом сузить содержание

предлагаемого понятия, отнеся к норме лишь элементы языка, лишенные

функциональной нагрузки, чисто «традиционные», как обозначает их автор7.

При такой трактовке норма противопоставляется системе уже не только по

признакам «потенция» — «реализация», но и по признаку различия в характере

образующих систему и норму отношений (функциональных, в основе которых

лежат отношения дифференциации, и нормальных или традиционных, в основе

которых лежат отношения идентификации). Однако разграничение в языке этих

двух типов отношений при всей его важности для понимания

«лингвистического механизма» (см. [66, 109]), видимо, не может быть прямо

соотнесено с разграничением системы и нормы, если пытаться последовательно

рассматривать их с любой из двух, принятых Косериу, точек зрения — потенции

> реализации; высший < низший уровни абстракции.

Более последовательным, с точки зрения общего понимания нормы,

предложенного Э. Косериу, представляется, нам определение, приведенное им в

его ранней работе (1952 г.), переизданной в сборнике, относящемся к 1962 г.

[97]. Здесь норма однозначно определена автором как коллективная реализация

системы, которая опирается как на самую систему, так и на элементы, не

имеющие функциональной (различительной) нагрузки8. Таким образом,

наметившаяся двойственность в понимании нормы оказывается для самого Э.

Косериу, видимо, преодоленной9.

Взгляды Э. Косериу, касающиеся разграничения системы и нормы, нашли

свое отражение в работах некоторых советских языковедов, причем здесь с

различными коррективами преломились. оба — и более широкое и более узкое

понимание нормы. Можно назвать в этой связи работы Н. Д. Арутюновой [3], Г.

В. Степанова [67], Ю. С. Степанова [69; 70], Н. Н. Короткова [38], А. А.

Леонтьева [46], В. Г. Гака [22], В. А. Ицковича [35; 36] и др., где

разрабатывается ряд важных аспектов в характеристики нормы, о которых речь

еще пойдет ниже.

Рассмотрение понятий нормы, представленных в трудах чешских

лингвистов, а также в работах Э. Косериу, далеко не исчерпывает всех ее

определений, существующих в настоящий момент в лингвистике. Так, например,

заслуживает внимания трактовка нормы югославским языковедом Д. Брозовичем,

противопоставившим «норму» и «нормативность»: первая определяется им как

«норма языкового сознания коллектива» в противоположность. нормативности,

выступающей как специфическое свойство литературного языка [7, 5].

Для отечественной традиции характерно известное расхождение взглядов

при определении понятия нормы. С одной стороны, норма определяется

здесь как некая совокупность «употребляемых (общепринятых) языковых

средств», характеризуемых вместе с тем как правильные, предпочитаемые,

образцовые, обязательные и т. д. (ср., например [59, 15; 75, 16]). С другой

стороны, некоторая часть определений строится на выделении регламентирующей

функции нормы, упорядочивающей употребление этих средств (ср., например,

понимание нормы как совокупности правил [24]), или, наконец, объединяет оба

плана в характеристике нормы [5, 270]. Обращает также на себя внимание

известный «синкретизм» данного термина в русской традиции, где понятия

языковой нормы и нормы литературного языка не всегда разграничиваются, при

этом для многих лингвистов норма отнюдь не является лишь признаком

литературного языка, а характеризует разные языковые «идиомы» [44]. Однако,

утверждая это, не следует упускать, с нашей точки зрения, из виду

необходимости выявления специфики норм для разных «форм существования»

языка, т. е. определения особенностей реализации и функционирования

языковых систем, выполняющих различные функции. Продуктивным может

оказаться и другой путь, а именно — определение признаков норм разных

языковых идиомов на основе наиболее универсальных явлений, общих для всех

форм существования языка.

Несмотря на сравнительно недолгую традицию употребления, понятие нормы

имеет, таким образом, свою, хотя и краткую, но довольно запутанную историю.

Первоначально осознаваемое лишь как важное общее свойство языка, как

существенный атрибут его системы10, понятие нормы, постепенно начинает

трансформироваться, однако, в некое специальное лингвистическое понятие,

отражающее план языковой реализации и различным образом соотнесенное с

понятиями схемы (Л. Ельмслев), или системы языка (Э. Косериу), в которых

нашло свое выражение представление о его внутренней организаций.

Следует, однако, заметить, что распространившийся под влиянием Косериу

взгляд на норму как на совокупность устойчивых, традиционных реализаций

языковой системы не так уж нов, и является, в сущности, выражением той

известной точки зрения, согласно которой язык можно рассматривать и в

аспекте его внутренней организации (т. е. как структуру) и в плане

реализации и функционировании этой структуры, т. е. как норму (ср. [16; 21]

и др.). Следует также отметить в этой связи, что определения нормы как

«совокупности всего, что употребляется в языке» или как «совокупности

употребляемых языковых средств», представленные до последнего времени в

русской, а отчасти и чешской традиции, не отличаются от определения Косериу

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81